Абифасдон и Азриэлла. Дилогия
Шрифт:
Она помнила, как после наших последних посиделок меня прикатили домой мелкие бесы в пустой шине от КамАЗа. А лет тридцать назад моё тело было сброшено к нам во двор на догорающем парашюте. Все варианты перечислять не буду, рисуйте себе самые смелые и кровавые фантазии, не ошибётесь.
– Тебе нельзя больше с ним пить.
– Я знаю.
– У нас ребёнок.
– Угу.
– Малышу нужен живой отец.
Я вздохнул. Она тоже. Никто ни с кем не спорит, все и всё понимают. Просто сделать ничего невозможно. Толстый заставит меня выпить
– Может быть, Альберт тебя как-то прикроет?
На секунду я ухватился за эту спасительную мысль, но быстро передумал, потому что если Альберт и ввяжется в это дело, то только ради того, чтобы лишний раз подраться. А в драке моего друга ангела и моего друга демона на чьей стороне буду стоять я? Вот именно…
День поначалу не задался, а потом немного распогодилось. Захария с утра пускал пузыри, у него, кажется, режутся зубки, хотя лично мне казалось, что именно клыки. По крайней мере, у меня точно клыки первыми выросли, помню, ими я неслабо прокусил руку своего деда, когда тот пытался задушить меня в колыбели.
А ещё наш малыш научился приманивать голубей. Это мне Азриэлла показала, лучась тихой материнской гордостью. Они садятся на подоконник, не гадят (!), а только смотрят на него и воркуют, когда он им улыбается. Моя жена тайком уже сцапала двух сизарей и быстро съела там же, прямо с перьями, но глупые голуби всё равно прилетают.
Я засунул ей длинный язык в ухо, пошевелил им там, а прощаясь, попросил поймать и мне дюжину птичек, ибо вернусь пьяный, но голодный. Толстый обычно не тратит времени на закуску. В смысле если вернусь…
Клиента сегодня выдали сложного, плаксивого, обложившегося бумажками с печатями и подписями важных людей и агрессивными кошками и ни в какую не желающего открывать двери. Но я был на нервах и тоже не особо церемонился:
– Грешник, пусти, хуже будет!
– А меня дома нет!
– Угу, вот так, значит… А если я найду?!
Он глупо захихикал, так что кто бы не счёл это приглашением рискнуть? Я спокойно вышел из подъезда, нашёл пожарную лестницу, влез на соседний балкон и так добрался до нужного этажа. А потом просто проник в квартиру через форточку.
Да, да, разумеется, меня не приглашали войти, и что? Вы, люди, уверены, что это вас так уж обезопасит? А если я на нервах, пьян, зол, и мне вообще всё параллельно…
– Не платим по счетам? Ай-ай-ай, гражданин…
– Как вы это сделали?! – взвыл он. – Высоко же, четвёртый этаж, вы могли упасть!
– Не в первый раз, работа такая, – сурово кивнул я. – Собирайтесь.
– За что?!
Пришлось напомнить, за ним – мелкое мошенничество, обман пенсионеров, чёрное риелторство, два недоказанных отравления, один акт некрофилии с трупом бомжующей старушки, детское порно по вечерам…
– Но я же верующий, я в церковь хожу!
Это, кстати, его и сгубило. Так бы по совокупности грехов попал к нам лет через тридцать, но рукоблуд
Запаковал его в настенный ковер с теми же бешеными кошками. В пекле их всех порежут на роллы и подадут с мазутом, шеф любит остренькое.
Короче, к семнадцати ноль-ноль я был спокоен, подтянут, выбрит и готов к самому худшему. Пока четыре-пять столетий мне везло, но любая последующая пьянка с Толстым могла стать последней. Традиционное место встречи также не менялось ещё с революции, старая, неубиваемая временем пивная в исторической части города, в квартале от бронзового столба с битой надписью «Нулевой километр».
То есть начинали мы всегда там, а потом уже куролесили как и где взбредёт. Ровно в одну минуту шестого возле меня остановился здоровущий чёрный джип «паджеро», из которого кое-как выбрался невероятно толстый мужчина с кавказскими чертами лица. Он никогда не приезжал вовремя и никогда не опаздывал больше чем на минуту, фишка такая или пунктик, кому как угодно.
– Толстый! Ты в своём репертуаре!
– Абифасдон, эй! Как поживаешь, генацвале? Сколько лет я тебя не видел, пять, десять?
– Сорок восемь лет, четыре месяца, два часа, девятнадцать минут… – начал было дотошно перечислять я, но он сгрёб меня в дружеские объятия, так что чуть не сломал мне все рёбра. Одно, кажется, точно хрустнуло.
– Идём! Я плачу, за всё плачу. Так скучал по тебе, друг мой, просто слёзы, эй.
Скучал, чувствуется, очень. Толстый всегда был искренним демоном, что, как ни странно, не мешало ему успешно продвигаться по карьерной лестнице. Может быть, просто потому, что он всегда пёр как танк? В смысле конкуренты гибли под гусеницами…
– Человек! Пиваса нам с моим другом! По пять литров чёрного, как моя душа-а! И по кружке всем желающим, эй! Кто не пожелает – залью в глотку силой!
Как помнится, за последние сто пятьдесят лет ни одного отказа ни разу не было, народ традиционно любит халяву. Вот, собственно, эти первые пять литров я ещё как-то сохранил в памяти. Потом поверх пива пошло сухое вино, полировали креплёным портвейном, грузинский бренди мы пили уже в отделении полиции, а шотландским виски догонялись, кажется, вообще в мужском монастыре. Дальше – сумерки, туман и пульсирующая тьма.
Я пил, слушал, кивал, позволял взваливать себя на плечо и куда-то нести. Дико болел затылок, возможно, что в последнее заведение меня втащили за ногу и я бился головой о ступеньки. Но тоже не факт, а просто осторожное подозрение. Когда мне в горло влили очередной стакан водки, я вдруг осознал, что нас за столом уже не двое.
И не подумайте, что в глазах у меня двоилось или троилось. Нет, с нами за столиком сидел Альберт, трезвый, как расчёт межконтинентальной ракеты.
– И чего ты хочешь, батоно?