Аборигены галактики
Шрифт:
– Хорошо, я скажу Лорду, что ты ушла в Кейптаун на три недели. Наведываться будешь?
– Вряд ли. Много работы.
Это был лукавый ответ. Да, работы предстояло немало. Но не в ней причина. Зачем спешить в дом, где тебя не ждут? Где ты уже никому не нужна.
– Еще что-то? – Валерий пристально смотрел на нее снизу вверх. – Я очень занят. Скоро мне предстоит ответственное задание.
«Какое задание?! Ты уже два года нигде не работаешь и не учишься!.. – В священной ярости материнского гнева захотелось выкрикнуть ей. – В бубны колотить?! Вокруг костра скакать?! Зверушек убивать?!»
Марина сдержалась. Какое она имеет право навязывать взрослому парню
Кивнула и вышла, плотно затворив дверь.
Георгий Лордкипанидзе служил вторым пилотом на «Амальгаме». Четыре года назад его не стало. Как и всех, кто был на борту корабля в том злосчастном рейсе на Тестурию. Нет, давайте называть вещи своими именами – его убили! И никто не понес за это наказания. Никакого! Всесильный Карантинный Комитет втянул свое жало куда поглубже и сделал вид, что не заметил циничного убийства сорока восьми человек – безоружных, не помышлявших об агрессии! Контакт-Центр того лучше: принялся убеждать родственников и друзей погибших, что это-де «несчастный случай», «досадное недоразумение». Господин Силантьев лично ее, Марину, убеждал: «Ты же понимаешь, каждая профессия сопряжена с определенными рисками, а профессия космопилота – и подавно! Мы не застрахованы от ошибок…» И прочее бла-бла-бла. Нет, она ни в чем не обвиняла ни Сандро Лордкипанидзе, ни Романа Силантьева. В конце концов, они были виноваты не более, чем остальные пятнадцать миллиардов землян, великодушно простивших «братьям по разуму» ничем не оправданное преступление. Но Арамиса и Лорда она когда-то любила, – сначала одного, потом второго. Они были единственными мужчинами в ее жизни. Они клялись сделать для нее все. И не смогли уберечь ее ребенка, ее первенца, ее любимого сына.
Однажды, посмотрев исторический фильм о Китае двадцатого века, Марина вдруг подумала – а сможет ли она совершить публичное самосожжение в знак протеста? Прийти на площадь перед Тестурианским представительством, облить себя чем-нибудь сильно горючим и поджечь. Тут же отмахнулась от зряшной идеи. Во-первых, умереть от ожогов ей не позволят. Вылечат, нарастят кожу, краше прежнего Маринка-Тартинка станет. Во-вторых, единственное, что она этим продемонстрирует, – собственную истеричность и глупость. Чего доброго, принудительную психологическую реабилитацию заставят пройти, сделают спокойной, как удав. «Компенсируют личную трагедию». Нет уж, не надо. Она, Марина Валевская, не желает ничего забывать. И прощать.
Этими мыслями голова была занята, пока Валевская шла к лифту, пока поднималась на крышу шестидесятиэтажки. Пока летела в такси к шлюз-концентратору «Университет». Даже когда входила в ТЛП-кабинку.
Но в Кейптаунский исследовательский институт физики времени прибыла уже совсем другая Марина Валевская. Не мама, не жена, не уставшая шестидесятилетняя женщина. Старший научный эксперт Особой Комиссии Совета Земной Федерации по оценке перспективности и целесообразности фундаментальных научных исследований.
В Институте физики времени было на удивление тихо и безлюдно. Марина прошлась по пустынным коридорам, подергала запертые двери лабораторий. На всякий случай сверилась с часами, – может, что-то напутала? Нет, все верно, понедельник, одиннадцать утра. Понимая, как глупо выглядит, крикнула:
– Эй, здесь есть кто живой?
Под высокими сводами коридора разлетелось эхо. И затихло. Ответа не было.
– Очень интересная ситуация, – проговорила она сама себе. – Похоже, наших время-физиков
– Скорее, в прошлое, – поправили ее сзади.
Марина резко обернулась. В десяти шагах позади нее стоял маленький старичок. Морщинистое лицо, редкий седой пух вокруг лысины, белый халат поверх вязаного джемпера.
«Зачем ему джемпер, лето на улице?» – проскользнула дурацкая мысль.
– Простите, я вас, кажется, напугал?.. Разрешите представиться: Адам Касслер, – старичок поклонился.
– Да уж, умеете вы бесшумно подкрадываться. Так вы и есть директор сего учреждения?
– Имею честь… Хотя теперь уже сомнительную.
– Почему сомнительную? – не поняла Марина. – И где, собственно, ваши сотрудники?
– Ответ на первый вопрос проистекает из второго. У моих сотрудников сегодня важное мероприятие. Простите еще раз, с кем имею честь говорить?
– Марина Валевская, старший эксперт Особой Комиссии.
– Вон оно что… – протянул старичок, грустно разглядывая гостью. – Они решили прислать к нам молодую красавицу. Значит, наша песенка спета.
– Друг Адам, вы говорите какими-то загадками! – постаралась подавить растущее раздражение Марина. – Что все-таки происходит в институте?
– Какие уж тут загадки… Однако почему же мы беседуем посреди коридора? – Директор шагнул к ней, галантно приподнял локоть. – Разрешите проводить вас туда, где еще есть живые люди.
Марина хмыкнула, но позволила взять себя под руку. Они проследовали назад, по уже пройденному ею пути, свернули к лестнице, поднялись на третий этаж, дошли до директорского кабинета. Старичок меж тем рассказывал:
– Вы спрашиваете, почему у нас пусто. Да потому, что молодежь занята более важным делом, чем в лабораториях сидеть, науку вперед двигать. Сегодня большой праздник, им надо обязательно в нем участвовать.
– А я думала, сегодня рабочий день… Это какой-то национальный африканский праздник?
– Не африканский, – индейский. Вернее, «новоиндейский». То ли «Больная Луна», то ли «Солнцестояние». Я не разбираюсь в модных веяниях, я ретроград.
– Какое отношение к индейским праздникам имеет ваш институт?
– Видимо, имеет. Тут, рядом с нами, на Столовой горе, медеанцы лагерь организовали, – на месте бывшего природного парка. Не слыхали? Наша молодежь сначала из любопытства туда наведывалась. А потом и сами начали «в индейцы записываться», один за другим. Самые талантливые, перспективные. В конце концов остались только старые перечницы, такие, как ваш покорный слуга. Ретрограды. Посадить бы нас в хронокапсулу, да и отправить в прошлое. В те времена, когда научный поиск еще что-то значил для людей.
– Хронокапсулу?! – встрепенулась Марина. – Так вы ее сделали?
– Нет, – старичок отмахнулся. – Это я образно. В тупике мы, и выхода не видим. А вы, извините, физик?
– Нет, я конфликтолог.
– Конфликтолог? Тогда вам еще сложнее будет. В той кляузе, что ваше ведомство получило, все правильно написано. За четыре года – никаких прорывов. Да что там прорывов, подвижек значимых нет. Как стойбище под боком появилось, так и все, словно наколдовали. Колдовство ни при чем, разумеется. В другом причина. Я ведь разговаривал со своими учениками, пытался понять. А они отвечают: «Внешняя наука – это замечательно. Но сперва надо собой заняться, внутреннюю силу воспитать. Чтобы человек – это звучало гордо! Чтобы не придатками механизмов, а в самом деле вершиной эволюции быть». И ведь не возразишь, верные слова. Только на душе как-то муторно от их правоты. Если вы понимаете, о чем я говорю.