Абсолют в моём сердце Часть 1
Шрифт:
Дверь открывается и тут же захлопывается. Мы с Эштоном сидим некоторое время в тишине и неловкости.
– Подслушивать подло, - заявляет в итоге Эштон с недовольным лицом.
– Согласна. Но мы первыми заняли библиотеку…
– Надо было уйти… Неприятная сцена.
– Тебе её жаль?
– Очень. Моя мать тоже сегодня одна.
Мне нечего ответить и хочется плакать, но вовсе не по причине жалости к отцовским «бывшим» - наш счастливый тет-а-тет нарушен, атмосфера уюта и тепла утрачена безвозвратно!
Чай больше не пьётся, разговор не клеится, и мы решаем вернуться к гостям. Однако в гостиной уже пусто и только мама с Эстелой убирают тарелки со стола.
– А куда все подевались?
– спрашиваю.
Мама бросает на меня недовольный взгляд:
– А вы где были?
– В библиотеке.
Мама рисует бровями удивление, и я чувствую исходящее от неё напряжение.
– Чай пили, - уточняю.
– Чай - это хорошо! А мы вот только с ужином закончили.
– Давай помогу с уборкой?
– Да мы с Эстелой и сами управимся. Народ вон весь на нижней террасе в снежки рубится. Девчонки уже дважды за сменой перчаток прибегали! Идите и вы на воздух с Эштоном!
– Я бы с удовольствием!
– отвечает Эштон с улыбкой.- Пойдём?
– Мне переодеться нужно… И тебе папин батник какой-нибудь найти, а то снова заболеешь!
– Не заболеет, у него уже иммунитет! А если в снежки играть - никогда в жизни не замёрзнешь!
– отец вернулся из гаражей, уже выпроводив, по-видимому, Габриель.
Забрав из моих рук тарелки, он с подозрительной настойчивостью предлагает:
– Твой брат на пару с Настей развернул настоящую Бородинскую битву на террасе! Надо срочно вмешаться и хорошенько отделать этого Наполеона, так что переодевайся, бери Эштона, и покажите «класс»! Сёстрам помощь нужна!
Во мне моментально вспыхивает азарт, я подбегаю к Алексу, чтобы чмокнуть его в щёку, но прежде, чем успеваю сделать это, в стекло гостиной с громким хлопком врезается крупный комок снега.
Далее происходит нечто странное: отец вздрагивает так, словно его больно ударили, и цепенеет с перекошенным лицом. Он выглядит настолько странно, что мне даже страшно подходить к нему. Но это и не нужно, для этого есть другой человек: мама уже рядом с ним, прижимает его голову к себе и шепчет прямо в ухо:
– Я здесь! Всё хорошо! Я с тобой! Я рядом! Я живая и всегда буду с тобой!
Смотрю на Эштона - у него шок: глаза по блюдцу, губы сжаты в напряжении, руки вцепились в спинку стула. Мы с ним оба понимаем, что стали свидетелями того, что видеть нельзя: отцу плохо. Почему, не знаю даже я: мне рассказали многое, но не всё. Однако я помню, что творилось с Алексом, когда мама чуть не умерла в больнице после нападения.
Сегодня моя мама жива только благодаря Алексу, он буквально вытащил её «с того света», и это одна из тех тысяч причин по которым я так безумно люблю его и уважаю. Но тогда… Тогда все думали, что он сошёл с ума - его действия и слова не вписывались в рамки нормальных людей. Алёша говорит, что Алекс выглядел жутко… Настолько жутко, что нас с сёстрами даже не возили в ту больницу. Очень долго не возили. И когда я впервые его увидела - он приезжал навестить нас к тёте Мэри пару недель спустя, когда мама потихоньку оживала - я с трудом узнала его: он стал седой, худой, бледный и … безжизненный. Как будто тело осталось, а души нет. Он улыбнулся тогда, обнимая меня, и я поняла, что душа на месте, просто очень измучена, словно тяжело переболела. И так страшно было видеть его таким внезапно состарившимся!
И в этот момент, глядя на то, как мама приводит его в чувство, напоминая, что она рядом, я понимаю: есть внутренние, душевные раны, которые не заживают и не заживут никогда.
Беру за руку Эштона и увожу его. Он молчит, не спрашивает ни о чём, и я ему благодарна - у самой ком в горле от нахлынувших воспоминаний. В таком состоянии я всё равно ничего толком ему не смогу объяснить.
Когда мы, уже переодетые, возвращаемся в гостиную, стол накрыт к чаю, Эстела хлопочет над вазочками со своим печеньем, а мама гладит волосы Алекса, положившего голову ей на колени и вцепившегося одной рукой в её щиколотку. Я знаю этот его неуловимый для других жест - часто замечала, что отец всегда старается сохранять физический контакт с матерью. Как-то мама шутила, рассказывая, что он даже во сне всегда держит её за ногу, чтобы не сбежала. Мне тогда было лет десять, и я решила проверить, не врёт ли мама, разве можно всю ночь держать человека за ногу? Оказалось, можно. Правда держит - за щиколотку. И держит до сих пор.
– У вас всё в порядке?
– спрашиваю.
– Всё хорошо, Соняш! Развлекайтесь!
– отвечает Алекс, поднимаясь с материнских колен, и я снова замечаю тот самый, невидимый для всех остальных, жест: он отпускает её щиколотку, но тут же его пальцы оплетают мамино запястье.
{Безумная история любви родителей Алекса и Леры в книгах: Моногамия и Моногамист}
ГЛАВА
11.
Снежки
и
поцелуи
Tom Cochrane & Red Rider - Boy Inside The Man
А во дворе настоящее сражение! Вся родня без исключения в возрасте до 25 лет с мокрыми штанами и красными физиономиями пытается подбить глаз моему брату Лёшке, который пребывает в настоящем эмоциональном угаре, давая имена всем своим бомбам, минам и ракетам, которые, чего не отнять, все до единой попадают в цель. И ведь не скажешь, что этому парню двадцать пять лет! И для меня загадка: где он натаскался такой меткости, если снег в наших краях - это настоящее чудо? Вспоминаю, что братец половину своей жизни играет в водное поло, и почти отчаиваюсь добиться справедливости в этом бое.
– А твой брат – молоток!
– подмигивает мне Эштон.
– Но мы его всё равно подобьём!
– И не надейся, он годами нападающим играл в водное поло - каждый день тренировки! Это бесполезно!
– На войне решающую роль играет не меткость!
– А что?!
– интересуюсь с недоверием.
– Стратегия!
Не успеваем мы занять оборонительную позицию, как в мою руку попадает снаряд.
– Эй, полегче! Я ещё не окопалась!
– кричу брату.
– На войне, как на войне, сестрёнка! Победители не щадят презренных!
– с этими словами брат залепляет своим снежным снарядом Лурдес прямо в шею.