Абсолютные неприятности
Шрифт:
Вот клянусь на духу чем угодно — об авиетке я в тот момент даже не вспомнил.
— Да бог с ней, Ори, — говорю. — Я же не про то, я просто хотел…
Сам понимаю, что какую-то чушь несу, но нужные слова не придумываются, хоть тресни.
Ну, встал он, размазал слёзы рукавом, посмотрел на меня — жутко посмотрел, зло, насмешливо, разочаровано, грустно — подпрыгнул, руки раскинул, и уменьшился на глазах. Чудным таким созданьицем стал — меховым комочком, из которого кожаные крылья с перепонками растут. Взмахнул крыльями раз-другой — и исчез из виду.
А я смотрел
Наверное, с полчаса прошло, пока я куски души вместе собрал. Как было погано, описать тяжело. Но через полчаса до меня всё-таки дошло, что поезд ушёл и надо как-то бултыхаться дальше. И самое реальное, как ни гадко — это идти искать Аду. Хотя, куда идти и как там действовать, я на тот момент даже представить себе не мог. Просто сил не было сидеть и ждать у моря погоды.
И я встал, поднял бластер и попёрся, куда глаза глядят.
А вокруг — скалы и скалы. Травы с кустами всё меньше и меньше, сплошной голый камень цвета дорожной пыли… А дорога меж двух скальных стен всё круче вверх забирает, идти тяжело, жарища и пыль… Абсолютно никаких признаков жизни, даже птички не щебечут, каменная пустыня. Только и увидел, как пара ящериц в камнях копошится, до того, как солнце поехало к закату.
От жажды я не помер только потому, что у меня Орина фляжка осталась. Но есть очень хотелось, а хуже всего было то, что я совершенно не знал, куда податься и где искать этих подземных хозяев, чтоб они полопались… И о пещере с кучей соломы я уже думал, как о райских кущах, потому что переться в гору по камням пешком оказалось ничуть не приятнее, чем на лошади.
Так я бродил, пока не начало темнеть. Ничего не нашёл, только устал, как будто на мне кто-нибудь верхом катался. Заблудился так, что без солнца определять откуда пришёл, ни за какие деньги не взялся бы.
Когда сумерки наступили, попрохладнее стало. Я сначала обрадовался, а потом как начало холодать! Камни за день раскалились, как та самая сковородка, хоть блины на них пеки, но в темноте остыли быстрее, чем я успел покурить. Закон подлости.
Ну, сел я на камень с бластером в обнимку. Сижу и трясусь, как припадочный. Между скалами полоска неба видна, на ней серпик одной луны и пара звёздочек. И тишина стоит такая, что тревожно делается — будто кто в спину глядит.
Кутался я в куртку, кутался — кое-как согрелся и вроде бы начал задрёмывать. Снится мне, что сижу я в звездолёте, в рубке, только будто бы на пилотском месте не кресло, а почему-то табуретка. Ускорение, а пристегнуться нечем и сидеть очень неудобно — того и гляди, свалишься… И вдруг Ори в лешачьем обличье меня за плечо трясёт. Шепчет в самое ухо — даже щекотно:
— Снайк, проснись! Ну, просыпайся! Оглох, дурень!?
Мотнул я головой, открываю глаза: так люди и становятся заиками от неожиданности.
Прямо передо мной, где обыкновенная скала была — чёрный провал. А из провала ползёт на меня тварь огромная — вроде сороконожки, как я её себе представляю, только голова больше моей авиетки, глазища — из этих самых… как у стрекозы, а под ними
Я бластер вскидываю — и вдруг слышу голос, отовсюду или ниоткуда, без выражения и без модуляций, как под дешёвый дешифратор:
— Брось оружие, смертный.
И я опустил ствол.
Подземные хозяева, трах-тибидох! Интересно, эта идиотка, Великая Жрица Третьей Луны, их хоть капельку себе представляла?
Стою, молчу. Держу бластер за ремень. Жду, что будет дальше.
Выдают тем же голосом:
— Смертный, я повторяю.
— Вы, — кричу, — хозяева! Я не из вашего мира, я с вами не воюю! Я не буду стрелять, но не брошу, не ждите! Я вас не знаю, а в гости так не зовут! Не нападайте — буду защищаться!
Говорю под наш дешифратор, чтобы они свою машину не мучили даром. И до них тут же доходит, до умных — слышу голос самого хозяина. Будто шестерни в часовом механизме крутятся, жужжат и тикают. Чудной язык.
— Мы тебя тоже не знаем, смертный. Мы в тебе не уверены. Ты — человек, а люди сюда гулять не ходят. Особенно вооружённые. Хочешь общаться — брось оружие.
Швыряю бластер в сторону.
— На, — кричу, — подавись! Я, между прочим, тут не гуляю, я ищу кое-кого. Больше мне от вас ничего не нужно!
А сам думаю: вроде мне никто не говорил, что они телепаты. Хорошо бы, а то ещё пронюхают, что я затем сюда и летел, чтобы их ограбить.
Немножко помолчали. Видать, от громкоговорителя отодвинулись и совещались. Потом говорят:
— Ладно, поднимайся.
И у их этой сороконожки — а я уже сообразил, что это механизм, может, с биологическими частями, но машина, не живое существо, как мне спросонья показалось — открывается отверстие в боку. Одна овальная чешуйка отъезжает в сторону. И спускается лёгонькая лесенка.
Когда я на борт поднимался, не мог отделаться от мысли, что в кабине у этой штуки сейчас людей увижу. Стереотип мышления. Но оказалась чушь собачья.
Кабина отличная. Панорамные стёкла, инфракрасные экраны, довольно хитрая система, которая управляет механизмом этим странным — для движения в тоннелях, для копания и даже, по-моему, для ведения боя. У пульта вместо кресел — висячие штуковины, как гамаки. А в них — хозяева подземелий. Три особи.
Зелёного цвета, в какой-то серебристой броне, как в скафандрах. А может, как в доспехах. Двумя конечностями цепляются за рычаги в полу, двумя работают с клавиатурой на уровне живота, и ещё две свободны. На всякий случай. На нижних конечностях — по три пальца с когтями, на верхних — по четыре. Шея длинная. Голова тоже удлинённая: затылок торчит шишкой назад, подбородок — такой же шишкой вперед. Черепушка лысая, здоровенные ушные раковины, как лопухи зелёные, с острыми кончиками. Глазища огромные, скошенные, жёлтые, зрачок — как у змей, узенький, сжат при свете в полосочку, хотя в кабине темновато, на человеческий взгляд. Носа вовсе нет, дышат дырочками, как черепахи, а рот без губ, но очень выразительный. По-человечески.