Ада Даллас
Шрифт:
– Давно, да? – чуть улыбнулась она, тоже, по-видимому, уловив это эхо.
– Давно, – бессмысленно подтвердил я, и мы снова замолчали.
– Почему... Почему ты так резко порвал со мной?
Она смотрела не на меня, а вперед, на стену здания.
– Кто с кем порвал?
Она снова безрадостно улыбнулась и ничего не ответила. Мы сосали свои соломинки. Наконец она сказала:
– Хорошо бы, если в ты смотрел на вещи более реально.
– Я самый что ни на есть реалист.
– Нет. Ты видишь вещи, как они есть, но принимать
– Это ты так считаешь.
– Я знаю. Тебе нужно все или ничего, Стив.
Я разозлился и принялся обороняться:
– К твоему сведению, от тебя я ничего не жду и ничего не хочу.
– Именно об этом я и говорю. – Она помолчала, а потом осторожно добавила: – А кое-чего мог бы и ждать.
– Я же сказал: меня это не интересует.
– Ты все еще ненавидишь меня?
– Я никого не ненавижу. Незачем тратить на это энергию.
Я чувствовал себя в ловушке.
– Ладно, – устало сказала она. – Забудь про это.
Мы допили кока-колу, и она довезла меня до отеля. Я вылез из машины, но не спешил закрыть дверцу. Без всякого зазрения совести мне хотелось стереть из памяти все случившееся, жить только настоящим. Мне хотелось забыть все сказанное. Я готов был все отдать за один только поцелуй, за возможность дотронуться до нее. Но я не мог себе этого позволить.
– Спасибо, что подвезла, – сказал я.
– Пожалуйста, – четко ответила она.
Я смотрел, как, рванувшись, помчалась прочь машина, потом повернулся и прошел сквозь вращающиеся двери отеля.
ТОММИ ДАЛЛАС
Я был губернатором штата и вместе с тем пустым местом. Я был нуль и знал это, как знали и все остальные.
Ничего другого я и не ожидал. Я давно принадлежал Сильвестру, а когда принадлежишь ему, то уж целиком. Я знал это, и поскольку раньше не беспокоился, то нечего было беспокоиться и сейчас. По-видимому, просто сессия законодательного собрания и все люди, которые действительно много делали, все, кроме меня, который ничего не делал, заставили меня видеть и чувствовать это, как никогда раньше. Мне было неприятно, но что я мог предпринять?
Поэтому я и начал таскаться по укромным местечкам с женой законодателя из северной Луизианы, рыжеволосой толстушкой, сладкой, как бочка с медом. Ее муж возглавлял один из правовых комитетов, он просто тонул в делах, и она была ужасно одинока.
Меньше чем через неделю после того, как я принялся помогать ей забыть про свое одиночество, Сильвестр пригласил меня к себе в кабинет. Смешно, ей-богу, когда помощник губернатора приглашает губернатора к себе да еще дает ему взбучку.
Но я пошел.
– Что я велел тебе делать? – спросил он.
– Вы о чем?
– Я велел тебе сдерживать твои пагубные наклонности, пока сессия не закончится. Так или не так?
Я промолчал.
– Отвечай. Я тебе говорил это или нет?
– Вероятно, говорили.
– Ты прекрасно знаешь, что говорил. А теперь слушай. Ты сейчас же прекратишь эту связь и до конца сессии будешь настоящим монахом. Понятно?
– Понятно.
Я вышел из кабинета, хлопнув дверью – единственное, что я мог себе позволить и что он вынужден был проглотить. Но у себя в кабинете, в губернаторских апартаментах, когда я вытащил из тайника под письменным столом бутылку виски, мне пришло в голову, что на этот раз я вовсе не дрожал перед Сильвестром, как раньше.
Тем не менее рыжеволосую я бросил.
В один из июльских четвергов ровно в полдень сессия в полном мире и согласии завершила свою работу. В заключение я спел, законодатели пускали бумажные самолетики, а потом состоялся пикник. И там, после того как мы сытно поели и попили из бумажных стаканов, я услышал, как один из законодателей сказал другому:
– Счастливчик этот Томми! Что за жизнь! Никаких волнений.
– Да, старина, только пенки снимать, ни одной заботы.
Что за жизнь!
Господи, подумал я, что понимают эти люди?
Сразу после пикника в отеле при Капитолии еще часа два творилось черт-те что, а потом часам к девяти Батон-Руж стал похож на город, из которого только что ушла армия. Я чувствовал себя как... Как кто? Как человек, который очутился в большой комнате, где только что выключили радио. Когда выключают радио, слышен треск, потом он исчезает, и ничего не остается. И человек один в пустом мире.
РОБЕРТ ЯНСИ
Итак, попытка была предпринята, но чего я добился? Придется попробовать еще раз. Если нельзя занять позицию с первой атаки, значит, надо начать вторую под другим углом захода. Предстояло определить этот угол.
Я сообразил, что в течение дня в Капитолии она обязательно должна спуститься в кафе. Поэтому я решил через каждые двадцать пять минут подходить к стеклянным дверям кафе, проверять, не там ли она. На девятый раз, в час тридцать шесть, я увидел ее за столиком вместе с женой Хадсона. Она сидела спиной к дверям, но я сразу ее узнал по волосам, форме головы и плечам. Я вошел в кафе и, притворяясь, будто не вижу ее, сел за столиком напротив, а потом, когда она подняла глаза, сделал вид, что страшно удивлен и доволен.
– Добрый день, полковник. – Голос ее был ровным, а улыбка безразличной. – Как поживаете?
– Подсаживайтесь к нам, полковник, – предложила миссис Хадсон.
Ада промолчала.
– Спасибо, – поблагодарил я, – если, конечно, я вам не помешаю.
– Ни в коем случае, – заверила миссис Хадсон.
Ада опять промолчала, чуть улыбнувшись, как будто ее мысли были где-то далеко-далеко. Я сел.
– Итак, – сказал я, – сессия позади.
– Да, – сказала она.
– Вы, дамы, наверное, были очень заняты?