Ада Даллас
Шрифт:
Я выполнял все это и многое-многое другое, а однажды, уже в самом конце войны, я не выполнил приказа и не расстрелял трех немцев, которые считались саботажниками, а в действительности были людьми совершенно безвредными, да и война, каждому дураку было видно, уже шла к концу. (Я об этом давно не вспоминал, а теперь почему-то думаю больше, чем о чем-нибудь другом. Я представляю себе их лица – старика, сына и невестки, – когда они узнали, что им не суждено умереть, и вношу это событие в графу "приход" в итоговом балансе моей жизни.)
Я знал, на что способен, и мне было легко. Человек – это то, на что он способен. Чтобы быть живым, нужно что-то делать, действовать.
У
Но все это кончилось. Я не мог действовать. Я не сделался другим; чтобы быть живым, мне по-прежнему нужно действовать, но возможности этой у меня не стало. И вся та энергия, которая выплескивалась наружу, когда я действовал, копилась во мне, копилась, пока взрывом не снесло то, что было когда-то мне дорого. Но взрыв этот должен был произойти. Иначе я не был бы самим собой, я стал бы другим.
Я говорю это не ради извинения. Мне нет прощения. Я просто объясняю. Самому себе.
День, когда я впервые увидел Аду, был похож на день высадки на Омаха-Бич. Я снова испытал чувство свершения того, чего ждал.
Всю жизнь мне суждено было ждать. Сам не знаю чего. Но я знал, что что-то большое должно со мной случиться. Вся моя жизнь была обещанием этого. Просто мне надо было подождать.
Я ждал в Иструмской средней школе – я вышел из семьи рабочего нефтеочистительного завода, – где считался отличным защитником в футбольной команде. И в Луизианском университете, когда жил на стипендию (в конце тридцатых годов можно было существовать на тридцатку в месяц) и был тоже известен как хороший защитник. В 1940 – 1941 годах, когда я был пехотным лейтенантом в Беннинге, в одной из комиссий резерва. И 7 декабря 1941 года, но уже чувствовал, что что-то вот-вот должно случиться. Через неделю меня сделали первым лейтенантом, а еще через месяц капитаном. В этом чине я и оставался до июня 1944 года.
В тот день, вооруженный до зубов, я стоял на носу десантного судна. Кругом, насколько хватал глаз, маячили круглые темные каски, а впереди длинные серые холмы воды и почти прямая линия белого прибоя на коричневом песке. А еще дальше в неподвижности застыли по пояс в воде какие-то черные предметы; над ними то и дело всплескивались оранжевые огоньки и кудрявились облачка черного дыма – огневые позиции противника. Стальная палуба под ногами ходила ходуном, к горлу подпирала тошнота, на губах ощущалась соль, а в воздухе непрерывно рвались снаряды. Я укрылся за стальным листом сходней, а когда услышал, как под килем судна заскрипел песок, и почувствовал, что нас сначала подняло над водой, а потом вдавило, когда увидел за опустившимися сходнями кусок коричневого берега, белую пену и серое небо, я, скользя и чертыхаясь, выбежал на берег и стрелял из автомата, всем сердцем ощущая, что ждал не напрасно, что что-то в моей жизни свершилось. Еще никогда я не ощущал в себе такой уверенности, такой реальности.
Через два дня меня произвели в майоры, представили сразу к двум наградам, а когда мы пришли на Рейн, я уже командовал батальоном в чине подполковника, и все это в двадцать семь лет. После Ремагена я получил второй крест, но осколком 88-миллиметрового снаряда мне раздробило ногу.
И все кончилось. То, чего я ждал, свершилось и ушло, как птица из рук. У меня ничего не осталось.
Из-за ноги я больше не мог оставаться в строевых частях. Еще три года я был на штабной работе и уже в чине полковника вернулся в Луизиану, где оказалось, что после Рэя Хафта у меня больше всех орденов и наград. Некоторое время я возглавлял отдел безопасности одной пароходной компании, но
А затем я повез Аду Даллас на церемонию принятия ее мужем присяги, и ожидание мое кончилось.
В тот день:
– Спасибо, полковник. – Хлопнув дверцей машины, она нагнулась ко мне – я сидел за рулем – и ослепительно улыбнулась, а толпа вокруг нас продолжала скандировать ее имя. – Поездка была чудесной. Большое вам спасибо.
– И вправду чудесной, полковник, – подтвердил губернатор Томми Даллас.
– Благодарю вас, губернатор. Большое спасибо, миссис Даллас, – отозвался я.
Они поднимались по белым ступеням к двойным бронзовым дверям Капитолия, а я смотрел ей вслед и знал, что в моей жизни наступила перемена.
Я словно весь собрался, сосредоточился, как будто меня бросили в дуло орудия и направили на цель. Впервые за бог знает сколько лет ко мне пришло желание, и вместе с этим желанием я снова ожил.
Мне была нужна Ада Даллас.
И она не просто была мне нужна, хотя я очень хотел ее. Она была женой губернатора. Она была наверху. Поэтому мне предстояло совершить нечто большее и, быть может, отчаянное, чтобы овладеть ею. Я не знал, что именно. Но сидя за рулем и видя ее затянутую в белый шелк фигуру, я знал, что мне предстоит борьба, мне предстоит еще отыскать то, что я должен совершить. Я мечтал действовать, теперь меня ждали действия. Кампания будет нелегкой, затяжной, но меня это только радовало.
Конечно, предстоящую мне атаку нельзя было и сравнить со взятием моста через Рейн. Но это было первое начинание, которое мне хотелось осуществить за последние десять лет. Теперь, когда я обрел цель и знал, что буду действовать, чего бы это ни стоило, мне сразу стало легко, я ощущал себя полным сил и готовым к сражению. Я чувствовал себя так, словно внезапно пробудился после долгой летаргии.
Силы, таившиеся во мне, мгновенно вырвались наружу, свершив то, чему суждено было свершиться. И самому дьяволу не удалось бы этому помешать.
Мои сотрудники, а за ними и все полицейские сразу заметили происшедшую со мной перемену.
На следующее утро, например, я вызвал мою секретаршу.
– Мардж, принесите мне, пожалуйста, списки уличных происшествий.
Она вышла из кабинета, а затем вернулась бледная, с пустыми руками.
– Полковник, я... – Я видел, как она судорожно глотает, стараясь справиться с волнением. – Я не могу их найти. Наверное, куда-то засунула. Извините меня, прошу вас. – Ее голос звенел, и я почувствовал, что она вот-вот заплачет.
– Бог с ними, – как можно беззаботнее сказал я. – Не беспокойтесь. В отделе патрульной службы есть еще один экземпляр. Я сам возьму у них. Нет никакой проблемы.
Я похлопал ее по плечу и увидел удивленный взгляд, словно она не могла поверить услышанному.
– Спасибо, полковник, большое вам спасибо, – с тем же удивленным видом выдохнула она и, спотыкаясь, бросилась к дверям.
Я покраснел. Неужели меня считают таким негодяем, что не верят даже в самое пустяковое снисхождение с моей стороны? Наверно, да. Я кое-что припомнил и решил, что я действительно крупнокалиберный мерзавец.