Ада Даллас
Шрифт:
– А знаешь ли ты, что в его плане вышла небольшая осечка? Совсем небольшая. Со мной. Видишь ли, на некоторое время я несколько отошла от дел. Я расстроилась из-за того, что заставила Марианн Ленуар размозжить себе черепную коробку. Знаешь ли ты, что это дело моих рук? Это был мой триумф. – Она улыбнулась, глаза ее блестели, видно было, что она вот-вот заплачет. – Мой величайший триумф. Но после этого политика перестала меня интересовать. После этого я, если можно так сказать, утратила вкус к игре в политику.
– Хватит, – сказал я.
– У него нашлось лекарство. Доктор Сильвестр Марин умеет лечить любое заболевание.
– Хватит, –
– О нет, Стив. – Она явно смеялась надо мной. – Будь осторожен. Никакой интимности. Никаких вольностей. Не забывайся, Стив.
Я откинулся на спинку сиденья. С минуту мы оба молчали.
Затем она сказала совершенно спокойно:
– Извини, я несколько заговорилась.
– Ничего, переживу.
– Конечно, переживешь. Ни восторгов, ни боли. Почему бы нам не сделать еще одну попытку?
На мосту, вознесенном над медленной, цвета тусклой меди рекой, я снова взглянул на нее. Ее золотоволосая голова покоилась на подушке сиденья, красивое лицо было бледным и спокойным. Интересно, подумал я, что таится за этой маской, какое горючее выводит эту женщину на орбиту борьбы со вселенной?
Вскоре мы снова очутились на полуосвещенных, вымерших улицах города.
– Домой? – спросил я и неловко добавил: – В особняк?
– Нет, – ответила она. – Я должна взять свою машину. Довези меня до Капитолия.
Когда мы свернули к темному и пустому паркингу, я увидел ее машину, стоявшую в одиночестве: даже неподвижная, она казалась длинной и быстрой и при свете звезд мерцала, отливая золотом.
Я остановился.
– Не вылезай. – Не успел я двинуться, как она уже открыла дверцу. Но на мгновенье замешкалась. – Спасибо за виски. – Я увидел во тьме, как сверкнули в улыбке ее белые зубы. – Спокойной ночи, Стив. Извини, что я тебе нагрубила.
Она наклонилась ко мне и запечатлела на моей щеке легкий, как дыханье, поцелуй. Затем она вылезла и, сказав еще раз "спокойной ночи", пошла к своей машине, стуча каблуками по бетону. Я подождал, пока не заработал мотор, – мало ли что может случиться, – и видел, как желтая машина скользнула во тьму.
Я доехал до конца аллеи и, прежде чем свернуть, еще раз посмотрел на башню. Черным остроконечным силуэтом уходила она в ночное небо, устремляясь куда-то далеко, к звездам.
Я остановился на углу, посмотрел направо и налево и сделал поворот. Машины Ады уже не было видно.
Когда оглядываешься в прошлое на цепь связанных между собой событий, ты склонен считать, что они так и следовали одно за другим. В действительности же это вовсе не так, в это же время произошла еще куча разных эпизодов, которые не имели никакого отношения к той цепи, но тем не менее сыграли значительную роль в твоей жизни. Та цепь – лишь одна из нитей, из которых соткана наша жизнь. Но когда смотришь назад под определенным углом, то тебе видится эта нить.
За месяцы, последовавшие за назначением Ады вице-губернатором, в моей жизни было много перемен. У меня завязался роман с рыжеволосой вдовой из Венесуэлы – я познакомился с нею в самолете из Каракаса, куда летал на открытие новой авиалинии, – из-за нее я чуть не лишился своей квартиры после бурной сцены, во время которой я служил мишенью
А она с головой ушла в политику. Ни с того ни с сего она вдруг объявила себя совестью общества – к этой ее роли не сразу удалось привыкнуть. Она не говорила ничего нового, все это уже было сказано и Хьюи Лонгом, и кое-кем из президентов, но, ораторствуя, она выдавала эти речи за собственные мысли, и избиратели слушали ее взахлеб.
Я бывал на многих из ее выступлений и порой после них беседовал с нею. Она объясняла мне с полной искренностью – а может, и нет, – в чем состоял их с Сильвестром стратегический план. Выборы в конгресс показали, что приспело время повторить политику Нового курса как в границах штата, так и всего государства. Конечно, это должен быть весьма обтекаемый Новый курс. В ее обязанности входило олицетворять его приход, стать его символом задолго до выборов.
– Это тоже часть генерального плана Сильвестра? – спросил я.
– А что же еще? – скривила она губы.
Я встречался с ней регулярно, хотя и нечасто, но отношения наши оставались прежними. Мы оба крепко придерживались определенного статуса: мы стали друзьями, какими иногда бывают бывшие любовники. Я не знал, долго ли смогу играть эту роль; я чувствовал, что моя решимость с каждым разом слабеет. А она после той поездки за реку ни разу не подавала виду, что ей хочется изменить наши отношения. Может, она теперь уже и не хотела. Но эта мысль не доставляла мне удовольствия.
Я встретился с Адой во время ее очередного приезда в Новый Орлеан недели через две после скандала с вдовой из Венесуэлы. Она держалась явно холодно. Почти перед уходом она сказала:
– Надеюсь, тебе со мной было не слишком скучно. Ведь не пришлось ни кричать, ни увертываться от ударов.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты прекрасно знаешь что.
Наверняка она слышала о моем скандале с вдовой. Она все еще сердилась, когда мы попрощались, а мне нравилось, что она ревнует.
Через неделю я явно стал испытывать желание увидеть ее и договорился взять у нее интервью по поводу какого-то благотворительного проекта: создание фонда то ли для лишенных прав несовершеннолетних преступников, то ли для незаконнорожденных. И отправился в Батон-Руж.
Я прошел через вестибюль, где стояли бюсты навеки запечатленных в бронзе прежних губернаторов, верных сынов своего отечества, и очутился в коридоре, который вел в приемную перед кабинетом Ады. Из приемной вышла женщина. Лет пятидесяти, она была неплохо, но несколько вызывающе одета. Рыжевато-коричневые крашеные волосы увенчаны лиловой шляпкой, а лицо застыло в злой или, скорей, ожесточенной улыбке. Мельком взглянув на меня, она прошла мимо, не проявив интереса, но мне сразу показалось, что я где-то ее видел.