Ада, или Радости страсти. Семейная хроника

«Все счастливые семьи довольно-таки не похожи, все несчастливые довольно-таки одинаковы», – так говорит великий русский писатель в начале своего прославленного романа («Anna Arkadievitch Karenina»), преображенного по-английски Р. Дж. Стоунлоуэром и изданного «Маунт-Фавор Лтд.», 1880. Это утверждение мало относится, если относится вообще, к истории, которая будет развернута здесь, – к семейной хронике, первая часть которой, пожалуй, имеет большее сходство с другим твореньем Толстого, с «Детством и отрочеством» («Childhood and Fatherland», изд-во «Понтий-Пресс», 1858).

Бабка Вана по матери, Дарья («Долли») Дурманова, приходилась дочерью князю Петру Земскому, губернатору Бра-д'Ора, американской провинции на северо-востоке нашей великой и пестрой отчизны, в 1824-м женившемуся на Мэри О'Райли, светской даме ирландской крови. Долли, единственное их дитя, родилась в Бра, а в 1840 году, в

нежной и своевольной пятнадцатилетней поре, вышла за генерала Ивана Дурманова, коменданта Юконской фортеции, мирного сельского барина, владетеля угодий в провинции Сhверныя Территорiи (иначе Severn Tories), в этом мозаичном протекторате (и поныне любовно именуемом «русской» Эстотией), гранобластически и органически сопряженном с «русской» же Канадией, «французская» Эстотия тож, где под сенью наших звезд и полос утешаются умеренным климатом не одни лишь французские, но также баварские и македонские поселяне.

Впрочем, любимой усадьбой Дурмановых так и осталась «Радуга», стоявшая невдалеке от крепостцы того же названия – за границей собственно Эстотии, на атлантической плите континента, между элегантной Калугой (Нью-Чешир, США) и не менее элегантной Ладогой (Майн); в последней имелась у них городская усадьба, там и родились все трое их чад: сын, скончавшийся юным и знаменитым, и дочки-двойняшки, обе с нелегким характером. От матери Долли унаследовала темперамент и красоту, но с ними и старинную родовую черту прихотливого и нередко прискорбного вкуса, вполне проявившегося, к примеру, в именах, данных ею дочерям: Аква и Марина («Зачем уже не Тофана?» – со сдержанным утробным смешком дивился добрейший, ветвисторогатый генерал – и тут же слегка откашливался с напускной отрешенностью, – страшился жениных вспышек).

23 апреля 1869 года, в моросливой и теплой, сквозисто-зеленой Калуге двадцатипятилетняя Аква, мучимая всегдашней ее вешней мигренью, сочеталась узами брака с Уолтером Д. Вином, манхаттанским банкиром, происходившим из древнего англо-ирландского рода и давно уже состоявшим в имеющей вскоре возобновиться (впрочем, урывками) бурной любовной связи с Мариной. Последняя в 1871-м вышла за двоюродного брата своего любовника, тоже Уолтера Д. Вина, столь же состоятельного, но куда более бесцветного господина.

Буква «Д» в имени мужа Аквы отвечала «Демону» (разновидность «Демьяна» или «Дементия») – в семье его так и звали. В свете же он был повсеместно известен как «Ворон Вин», или попросту «Темный (Dark) Уолтер» – в отличие от мужа Марины, прозванного «Дурак Уолтер», а по-простому – «Красный Вин». Сдвоенным хобби Демона было коллекционирование старых мастеров и молодых любовниц. Не чурался он и пожилых каламбуров.

Матушка Данилы Вина носила фамилию Трамбэлл, и он охотно, входя во всякие тонкости, рассказывал, – если не натыкался на умельца, сбивавшего его с избранного пути, – как в ходе американской истории английский «bull» (бык) преобразился в новоанглийский «bell» (звон). Худо-бедно, но на третьем десятке лет он «занялся делом» и довольно быстро вырос в приметного манхаттанского торговца произведениями искусства. Он не испытывал, по крайности изначально, какого-то сугубого вожделения к живописи или тяги к торговле, да и не видел нужды растрясать в связанных с «делом» паденьях и взлетах внушительное состояние, унаследованное им от череды значительно более расторопных и рискованных Винов. Охотно признаваясь в отсутствии особой любви к природе, он провел за всю жизнь лишь несколько тщательно затененных летних уикэндов в Ардисе – своем роскошном поместьи невдалеке от Ладоры. Лишь несколько раз наведался он со времени отрочества и в другое свое имение – к северу от озера Китеж под Лугой, имение, включавшее и эту обширную, странно прямоугольную, хоть и вполне натуральную водную пустошь (да собственно из нее и состоявшую), которую окунь (Дан как-то замерил время) перерезал наискось за полчаса и которой он владел на пару с двоюродным братом, в юности очень охочим до ужения рыбы.

Любовная жизнь бедного Дана не отличалась ни изощренностью, ни лепотой, но так или иначе (он скоро запамятовал точные обстоятельства, как забываешь мерки и цену любовно пошитого пальто, в хвост и в гриву проносив его пару лет) он уютно увлекся Мариной, семью которой знавал в пору, когда ей еще принадлежала «Радуга» (после проданная господину Элиоту, еврейскому негоцианту). Как-то под вечер, весной 1871 года, он сделал Марине предложение в подъемнике первой в Манхаттане десятиэтажной постройки, выслушал на седьмой остановке (Отдел игрушек) гневную отповедь, вниз съехал один и, дабы проветрить чувства, пустился в контрфогговом направлении в тройное турне вкруг глобуса, всякий раз придерживаясь, будто ожившая параллель, одного и того же маршрута. В ноябре все того же 1871 года, в самую ту минуту, когда Дан обсуждал распорядок вечера все с тем же смердящим, но симпатичным чичероне в костюме цвета cafe-au-lait [1] , коего он нанимал уже дважды все в том же генуэзском отеле, ему поднесли на серебряном блюде воздушную каблограмму от Марины (доставленную с недельной задержкой через манхаттанскую контору Дана, где ее по недогляду новой регистраторши засунули в голубиный лаз с пометкою «RE AMOR [2] »); каблограмма гласила, что Марина готова выйти за него, как только он возвратится в Америку.

Согласно воскресному приложению к газете, тогда еще только начавшему выпускать на свои юмористические страницы ныне давно усопших «Ночных проказников» Никки и Пимпернеллу (милейших братца с сестрицей, деливших узенькую кровать) и уцелевшему среди прочих старых бумаг на чердаке усадьбы Ардис, бракосочетание Вин-Дурманова состоялось в день Св. Аделаиды лета 1871-го. Двенадцать лет и восемь примерно месяцев спустя чета голых детей одно темноволосое и смуглое, другое темноволосое и млечно-белое – получила, склонясь в жарком солнечном луче, скошенном чердачным окном, под которым пылились картонки, возможность сличить эту дату (16 декабря 1871) с другой (16 августа того же года), задним числом нацарапанной наискось рукою Марины в уголку официальной фотографии (что стояла в малиновой плюшевой рамке на двухтумбовом столе мужниной библиотеки), – фотография эта в каждой подробности – вплоть до банального всплеска эктоплазменной невестиной вуали, частью припертой папертным ветерком поперек жениховых штанов, совпадала с репродукцией, помещенной в газете. Девочка родилась 21 июля 1872 года в Ардисе – поместьи ее мнимого отца (округ Ладора) и по темной причуде памяти была названа Аделаидой. За первой дочерью последовала 3 января 1876-го вторая, на сей раз самая что ни на есть Данова.

Помимо старого иллюстрированного приложения к еще живой, но порядком уже рехнувшейся «Калужской газете», наши резвые Пимпернелл и Николетт обнаружили на том же чердаке круглую картонку с лентой, содержавшей (по словам Кима – кухонного, как выяснится в дальнейшем, мальчишки) отснятый кругосветным скитальцем предлинный микрофильм: череда романтических базаров, раскрашенных херувимов и писающих нахалят, возникающих троекратно, в разных ракурсах, в разных оттенках гелиоколора. Понятно, что мужчина, создавая семью, не станет чрезмерно выпячивать определенные сцены (вроде той, групповой, в Дамаске, где в главных ролях выступали он сам и степенно куривший археолог из Арканзаса с обаятельным шрамом в окрестности печени, а с ними три дебелые потаскухи и преждевременное squitteroo старикана Архело – «пырсик», как шутливо назвал это явление третий мужской член теплой компании – сущий британский бриг по оснастке); все же изрядную часть ленты Дан неоднократно прокручивал молодой жене во время их познавательного медового месяца в Манхаттане, сопровождая сеансы чтением строго фактологических заметок (которые не всегда удавалось с легкостью отыскать из-за уклончивых и обманных закладок в нескольких разложенных под рукой путеводителях).

Однако лучшая из находок поджидала детишек в другой картонке – из низших слоев прошлого. То был зеленый альбомчик с опрятно вклеенными цветами, которые Марина собирала или как-то еще получала в Эксе, горном курорте близ Брига в Швейцарии, где она прожила какое-то время еще до замужества, – большей частью в наемном шале. Первые двадцать страниц украшало множество мелких растений, беспорядочно собранных в августе 1869 года на травянистых склонах чуть выше шале или в парке отеля «Флори», или рядом с ним, в саду санатории («мой nusshaus», как именовала его злосчастная Аква, или «Дом», – как более сдержанно обозначает его, указывая происхожденье цветка, Марина). Эти начальные страницы не представляли ни ботанического, ни психологического интереса, последние же пятьдесят или около остались и вовсе пустыми, но вот срединная часть, в которой число экспонатов заметно уменьшилось, являла собою сущую маленькую мелодраму, разыгранную призраками мертвых цветов. Цветы располагались с одной стороны книжечки, а заметы Марины Дурманофф (sic) – en regard [3] .

Ancolie Bleue des Alpes [4] , Экс в Валлисе, 1.IX.69. От англичанина в гостинице. «Альпийский голубок, в цвет ваших глаз».

Eperviere auricule [5] . 25.X.69. Экс, за оградой альпийского садика экс-доктора Лапинэ.

Золотой лист [гинкго]: выпал из книги «Правда о Терре», которую отдала мне Аква, прежде чем вернуться в свой Дом. 14.XII.69.

Искусственный эдельвейс, принесенный моей новой сиделкой с запиской от Аквы, где сказано, что он снят с «мизерной и странноватой» рождественской елки в ее Доме. 25.XII.69.