Адаптация
Шрифт:
Отворилась дверь, и вошла девушка – одна из тех двоих, что были сегодня у него в гостях.
«Они там занялись любовью», – сказала девушка про оставшихся в гостиной парня и свою подругу.
Он молчал, глядя на ее силуэт. Это была Оксана, его однокурсница, с которой он по пьянке переспал год назад под Новый год и которую называл, как и все ее знакомые, Ксю.
«Ты спишь?» – осторожно поинтересовалась Ксю. «Да нет», – ответил Сид и подумал: «Они там занялись соитием».
«Я подумала, Сид, что тебе тут скучно, наверное…» «Мне не скучно. Мне пусто», – сказал он.
Ксю подошла ближе и села к нему на край кровати.
«Я могла бы… – осторожно сказала она, – ай, мне надоели эти придурки, они там третий трах завели уже поди. Хочешь и ты со мной? Просто так, по-хорошему. Я не курила траву, не хотелось…» «Я не прочь», – сказал
Его слова были не совсем правда, но все же не ложь. Ксю стянула с Сида бриджи и стала массировать его член, который быстро набух и встал.
«Какой же он у тебя, вау, никогда не думала, – с улыбкой говорила Ксю, осматривая орган и постукивая по нему пальцем, – вырос он, что ли, за год?» Она встала, быстро сняла юбку, трусики, помассировала себе влагалище и взгромоздилась на него верхом.
«О чем ты думаешь?» – спросила она, покачиваясь на нем, засунув пальцы правой руки себе во влагалище. «О том, что я никогда никого не любил», – сказал Сид. «Ой, маленький, ну еще ведь полюбишь! А вдруг, например, меня?» – нежно заулыбалась Оксана.
Она качалась на нем, цепко упираясь пальцами в его худую грудь и уже почти начала постанывать, когда ей вдруг стало весело.
«Ну, Сидяка скучнейшая, о чем вот сейчас ты думаешь, а, о чем?» – театрально-алчно спросила Ксю, навалившись на него грудью, царапая его своими длинными ногтями. «О смерти», – ответил Сид. «Тьфу, дурак, – произнесла она, останавливаясь и приподнимаясь. – Ничего умнее не выдумал?» – «Ты спросила, я и ответил». – «Дурак, говорить правду в таких случаях нельзя!» – «Ты же знаешь меня, вот и не спрашивай». – «Знаю! Но настанет время, Богдан, когда ты все-таки станешь врать, станешь!» – «Вот об этом я и думал. Это и есть смерть, Ксю». «Тебе что, нехорошо со мной?» – почти всерьез расстроилась она.
Сид улыбнулся и обнял ее покрепче.
«Хотела бы выйти замуж за такого, как я, придурка, Ксю?» – внезапно спросил он. «Буду отвечать честно, – сказала она, выгибаясь под ним, – ты более надежный парень, чем другие. У тех, других, не то что квартиры, машины нормальной за всю жизнь не будет. Еще в тебе есть доброта, Сид. Ты был бы хорошим отцом, я думаю. Знаешь, я не придурочная феминистка и считаю, что нужно жить вместе в браке, а не просто вместе. Но сейчас мы, бабы, уже не выбираем мужей только потому, что они в будущем добрые отцы. Мы выбираем мужа как хорошую работу или классный институт, куда нужно поступить и получить хорошее образование. Так вот, ты хороший будущий муж. Но в мой органайзер женитьба пока не входит. Зачем мне это, Сид? Я пока что красивая, мужчины меня любят, деньги у меня и самой есть. После тридцати я, может, и захочу замуж, а сейчас нет…»
«Выходит, она выйдет замуж, когда почувствует, что становится некрасивой и что мужчины начинают ее меньше любить, – думал, покачиваясь на ней, Сид. – Или когда деньги начнут кончаться?» Но вслух ничего не сказал.
«Ребенка когда захочу, тогда и выйду замуж, – неожиданно остановившись, задумчиво дополнила Ксю. – Хотя тоже не факт. Ребенка я и сейчас могу родить, и сама его воспитаю, это не сложно. Так ведь? В общем, не знаю, Сидюшник. Может, лучше было бы бездумно выскочить замуж, как моя мать в молодости… А то, когда начинаешь о замужестве думать, то сразу мысли всякие в голову лезут – зачем, зачем? Ты как считаешь, Сидирум?»
Сид молчал. Он думал о том, что так же, как Ксю, считают сегодня многие молодые женщины до тридцати, привыкшие к тому, что они молоды, красивы и не бедны. Позже одиночество переменит их молодую философию. Его член ослаб, стал вялым. Он почти перестал двигаться и ждал, как китайский даос, когда оргазма достигнет женщина. Женщина была похожа на мужчину, а он – на женщину. Ксю двигалась на нем, будто в трансе или во сне, стараясь как можно быстрее достичь оргазма, помогая себе рукой. Наконец она шумно задышала и со стоном кончила. «Ты кончил?» – чуть погодя спросила она. «Да, – вдруг впервые в жизни соврал он. Но это соврал не он, а женщина, заключенная в нем внутри.
Анна спала в это время с Мишкой. Мишка был плюшевым игрушечным медведем, которого ее дед подарил в конце сороковых прошлого века своему сыну. Сын назвал его Мишей, Мишкой и, в свою очередь, отдал его своему первому родившемуся ребенку. Произведенный на свет в недрах послевоенной фабрики детских игрушек, коричнево-рыжий Мишка передавался в их семье из поколения в поколение, из одной детской кровати в
Анна сегодня наткнулась на завернутого в целлофан Мишку в глубине шифоньера. Поставила его на книжную полку. А когда ложилась спать, положила рядом с собой, обняла твердые упругие лапы и долго лежала, вспоминая свое прошлое – родителей и брата, когда они жили еще вместе и думали, что так будет всегда. А потом мать с детьми ушла от отца, работала в шахтерской поликлинике терапевтом и во время агонии советской эпохи стала шить платки и продавать их на рынке. Отец ее спился, работал на автостоянке сторожем, и однажды ночью, зимой, к нему в сторожку пришли двое, выпили с ним самогону, ударили стальной трубой по голове, убили и угнали чей-то «БМВ». Мать через несколько лет ушла на пенсию, сейчас подрабатывает кашеваркой в какой-то богатой семье. Брат давно окончил школу и собирается поступать в институт, копит деньги, которые зарабатывает продавцом на рынке. Однажды он признался сестре в письме, что не может встречаться с девушками, потому что у него нет денег, чтобы ходить с ними в кафе, и ему приходится выбирать между будущим образованием и любовью. Анна периодически высылает ему и матери деньги, хотя сама зарабатывает не больше тысячи долларов в месяц в пересчете на рубли и почти половину отдает за аренду квартиры. Когда она приезжала последний раз в поселок, застала мать старой, больной, а брата в некрасивой немодной одежде, хмурого, молчаливого и равнодушного к радостям жизни. Ему как раз в очередной раз пришла повестка из военкомата, и он с отвращением сказал сестре, что не будет продлевать медицинскую отсрочку, которую ему умудрялась по своим старым связям делать каждый год мать. Та плакала, умоляла Анну отговорить Андрея от этой затеи. Осенью прошлого года брата в двадцать три года все-таки забрали в армию, служить он попал на границу с Казахстаном.
Засыпая, Анна думала о том, родит ли она ребенка на Кипре, куда звал ее в электронных письмах Сергей, и будет ли ее сын или дочь спать с Мишкой, как спали они с братом. Она думала о том, что, может быть, нужно Мишку обновить, сшить ему новую шкуру, такую же бархатно-плюшевую, которая была у него раньше, в те годы, когда жизнь казалась вечностью. И в то же время она с тоской понимала, что солнечное время, так правдиво казавшееся когда-то вечным, не вернешь, и новая шкура у плюшевого медведя ничего не изменит. И еще она думала, обнимая медведя – а стала ли она счастлива, как хотел ее брат? Или счастье ждет ее впереди? Она представила лицо своего будущего ребенка – это был светловолосый мальчишка, говорящий на русском языке с акцентом, почему-то в очках – и заснула. Ей приснилось, что плюшевый медведь в ее руках посапывает рядом, словно маленький человечек.
Пытаясь заснуть, я полагал, что Бог тоже, вероятно, не спит в эту ночь. Я видел перед собой картинку из шутовского вестерна вроде «Лимонадного Джо». Бог пребывал в сверхреальном питейном заведении, куда никто из нас никогда не заглядывал. Он, Бог Земли, сидел за барной стойкой в одиночестве – боги, владеющие другими планетами, отсутствовали. Глядя на людей, занимающихся чтением, сексом, раздумьями, компьютерными играми, шопингом, ездой на автомобилях, убийствами, разговорами, спящих, идущих, пишущих, едущих, летящих, рождающихся, он чувствовал тоску, какой не ощущал давно. Там, на Земле, исчезало что-то, что питало его, заставляло щадить и любить людей. Те, кто в него не верил, давно уже не существовали для него, а он для них. Они, неверующие, вспоминали о нем лишь перед смертью или в скоростных самолетах, когда падали в воздушную яму, – тогда они крестились и шептали: «Господи». Биомасса, чудесным образом наделенная разумом, утрачивала свою чудесность.