Адаптация
Шрифт:
Давно это было, то время кончилось. И жена по имени Лена тоже давно кончилась. «Кончился» – так говорят о тех, кто умер. «Ты кончил?» – спрашивают женщины. Оргазм до ужаса точно напоминает яркую короткую жизнь с быстрой смертью в конце. Может быть, поэтому мужчина так часто хочет, чтобы женщина испытывала оргазм одновременно с ним, – чтобы не только семя, но и его жизнь вливалась в нее?
Бывает так, что человек жив, но для тебя он кончается. А ты – кончаешься для него. И часто кто-то кончается еще раньше, чем ты понимаешь, что это произошло. Странное дело: жил когда-то с женщиной, как с родной, спали вместе, ели вместе, понимали друг друга с полуслова – а кусок этой пятилетней жизни будто вырезал кто-то огромными небесными ножницами и бросил увядшую картонную коробку супружеской жизни на свалку. Мне кажется: перейдя границу будущего,
Я сказал тогда жене: слушай, Лен, ты родишь мне золотистых детей? Она засмеялась: ну уж, какие получатся! И мы занялись любовью. И это действительно было так – мы не сношались, не трахались, мы занимались любовью. Мы были тогда студентами, делили на двоих забитую шкафами и книгами микроскопическую комнату в коммунальной квартире, напротив гудела вечными рыночными голосами станция метро «Петровско-Разумовская» и гостиница, в которой жили тогда еще бедные беженцы с Кавказа и Востока. За стеной ругались пьяные соседи, а мы глушили их ругань проникновением друг в друга, погружались во влагу своих дорогих, бесценных тел. А наутро вдвоем, обнимаясь, ехали через всю Москву в переполненном метро, писали в тетрадках лекции, курили в курилках, обедали, пили пиво и кока-колу и возвращались домой. А в выходные шли гулять в Ботанический сад и думали, что когда-нибудь и у нас будет большая квартира, и мы будем гулять по дорожкам этого серебристого сада с коляской, в которой будет спать наша дочка или сын. Иногда мы с женой ложились спать днем, тесно прижавшись друг к другу. Я шутливо называл ее шумное горячее дыхание в мое ухо дыханием динозаврика – Лена смешно и несерьезно обижалась, отворачивалась, выгибая тело, и я засыпал, прижимаясь к ее спине. Или просто лежал и думал, ощущал, как все у нас очень хорошо и спокойно. Мы мерно дышали двумя тихими динозавриками в темное стекло старого зеркала на трюмо напротив кровати, и нам обоим было очень, даже как-то тревожно, страшно хорошо…
Я вытащил из холодильника яйца, залил их водой, включил огонь на плите. Вскипятил кофе, достал вчерашние булочки, сыр. На работу сегодня меня, скорее всего, не вызовут.
Вспомнил об «Адаптации». Мысль о книге про человека, блуждающего и тыкающегося в каких-то людей, чтобы обрести собственный личный покой, показалась мне вдруг отвратительной. Ему кажется, что он самый умный и продвинутый – один такой духовно возвышенный, а все остальные вокруг лишь придурковато хохочут, показывая белые, как у собак, зубы, и бодро шагают на свои работы – потому что ниже его по интеллекту и не способны глубоко чувствовать.
Ведь так не бывает, здесь какая-то ошибка, ошибка. Чего-то важного и настоящего он не чувствует, этот главный герой, воспринимающий жизнь как мастурбацию и желающий иметь ее как любовницу, ночью и днем. Но ради чего он желает ее вот так – ради любви или ради наслаждения? Он говорит о любви – но не знает ее, так рассуждают люди о войне, сами никогда не побывав на ней. И только в какие-то мгновения вдруг догадывается, что все люди на этом свете тоже мучаются и переживают, пытаясь адаптироваться к жизни, как и он. Но, как и он, они боятся проявить слабость, – вот что думает этот герой. Внутри у них выломали нечто, откуда они когда-то черпали силу. От чего-то они оторвались, но ни к чему не приплыли. Плавают по кругу, сознавая, что их втягивает в воронку жутко медленный водоворот. Можно сразу нырнуть на глубину или начать быстро плыть к берегу – водоворот-то несильный, преодолеть его можно. Но как же трудно понять, куда и зачем плыть, если все безразлично…
Но если всем все безразлично, мир не жил бы, так ведь, так, так?
Значит – не всем все безразлично?
Ливайсы в ведре
Чтобы жить, нужно действие. Ведь в конце концов, я еще не решился окончательно пойти на дно. Нет? Тогда действие.
Среди вещей, брошенных в корзину для стирки, я нашел свои старые джинсы «Levi’s». Еще европейского производства. Сейчас с таким качеством одежды почти нет. Сегодня «Ливайсы» делают в Турции, Мексике, Гондурасе, Малайзии. Штаны, выдержавшие шесть лет жизни, только немного протерлись внизу и на кармане сзади. Шевелись, делай хоть что-то, – говорю я себе. Вытаскиваю джинсы из стиральной корзины, бросаю в урну. Туда же следуют две старые футболки, застиранные трусы и один найденный носок. Ковшом кухонного совка вминаю хлопковую массу поглубже в мусорное ведро. Еще действия, чтобы ожить? Вот он, протест плавающего над водоворотом, созданного по образу и подобию Кого-то какого-то существа. Выпить, что ли? Да нет, не хочется. Вымыть пол на кухне? Собственно, для кого?
Еще не поздно перезвонить Инне и отправиться с нею на Гришковца. Но что это даст? Та же мастурбация, при которой сученька-любовь чуть выглянет из тебя, коснется лапкой другого человека и сразу же нырнет обратно.
Если бы можно было покончить жизнь самоубийством и вернуться, если бы можно было! Ведь не для того половина из нас мечтает о суициде, чтобы и в самом деле себя уничтожить. Хочется просто получить встряску – чтобы хоть как-то эту падлу-жизнь заново полюбить, хоть с того конца, иного, смертельного…
На столе лежит наполовину опорожненная пачка сигарет «Голуаз». Сигареты эти пока действительно французские. Так хочется, чтобы что-то хотелось! Сминаю пачку, бросаю ее в урну. Идите все на хрен. Сажусь за стол. Включаю компьютер, вызываю курсором джиннов Интернета. Один из джиннов-лакеев роется в ящике электронной почты и угодливо сообщает: на сайте i2i для вас и-мейл, господин.
Ну да, я переписываюсь с девчонками на сайте знакомств. Хочу познакомиться и создать семью. Видеть каждый вечер ее лицо, засовывать на ночь пальцы в ложбинку между ее ягодицей и ногой. Пусть будут светловолосые дети. Пусть она если курит, то бросит курить вместе со мной. А я, если закурю, брошу вместе с ней. Это ведь здорово – бросить все и начать все вместе с любимой.
Когда-то я хотел ребенка, хотел стать отцом. Я каждую ночь входил в свою женщину, потому что любил ее и жил в Раю. Рай возвращается к тем, кто по-настоящему любит. Рай прилетает вместе с Эдемским садом к тебе домой в любой календарный год, день или месяц. Все живут в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году или в двухтысячном, а ты – в год сотворения мира. Все идут по Тверскому бульвару или Елисейским Полям, а вы вдвоем – босиком по теплой райской траве. Где-то неподалеку копается в своих виноградниках Бог.
Бог в помощь, Бог!
Открываю письмо. Одна девчонка месяц назад прислала предложение познакомиться. Прочитала мою интернетовскую анкету, в которой я красочно наврал, что работаю сценаристом в полнометражном кино. Наши вкусы совпали в области «Дорз», «ДДТ», Тома Уэйтса, Акутагавы и Достоевского. Она сообщила, что является членом «русской молодежной армии красных кхмеров» и принялась рассуждать о том, что Сталин правильно делал, сажая и расстреливая миллионы людей. Был бы сегодня у власти Виссарионыч, домовито сообщала она, не было бы у нас такой духовной деградации, как сейчас. Я спросил ее, в чем именно проявляется эта духовная деградация. Она привела в пример один из выпусков «Красной шапочки», в котором рассказывалось о драматичных особенностях лесбийских пристрастий у школьниц (этот сюжет я придумал под влиянием популярности девичьей группы «Тату»). Я спросил, имелись ли у нее репрессированные родственники. Она ответила, что да, был умерший в лагере прадед, но она не жалеет и не переживает об этом, потому что, как говорили древние римляне, цель оправдывает средства. Я ответил ей, что такие латинские цитаты висели на входах в нацистские концлагеря. Она написала, что не так уж и плох был Адольф Гитлер, только зря на Россию полез, лучше бы объединился с нами против Англии и Америки. Тогда я написал, что являюсь автором «Красной шапочки», и девятнадцатилетняя членка молодежной организации красных кхмеров стала меня перевоспитывать.
– Почему же ты отказался от киносценариев?
– Понял, что ни Кустурицей, ни Бертолуччи мне не стать и стал просто зарабатывать деньги.
– Лучше сидеть без денег, чем зарабатывать таким способом.
– Это ты сейчас говоришь, потому что живешь у мамы и папы. И вообще, все люди слабы, ты разве не знаешь?
– Неправда! Все люди сильны. Просто слабеют со временем оттого, что примиряются с пошлостью жизни. Ты слаб, но ты еще можешь спасти себя. Вспомни судьбу Николая Островского. Он был прикован к постели, но написал выдающийся роман!