Адаптация
Шрифт:
– Рядовой Греков! – рявкает его харя.
– Я… – отвечаю.
– Не слышу?!
– Я!
– Выйти из строя!
Шагаю строевым, делаю «кру-гом» и разворачиваюсь лицом к остальным покойникам.
– Что делал в жизни?
– А… что?
– Что делал в жизни, сука?!
– Я… ну, жил, так сказать…
– Что? Ты, падла, – жил?!
– Да… А что? – вдруг интеллигентно возмущаюсь я.
– Духи! Упор лежа принять! – орет ненавистный Дювелев рот.
Выполняю приказ. И вижу, как падают вместе со мной тысячи других тел.
– Тебе – десять тысяч отжиманий! Тебе – миллион, – назначает
Шаги приближаются.
– Тебе – двадцать пять миллионов… Тебе – миллиард отжиманий. Тебе…
Его дыхание слышно прямо над моей головой. Дювельский сапог приподнимает мой подбородок.
– А тебе… – наклоняется его тень ко мне. – Тебе, душа…
Просыпаюсь от боли в ушах.
– Дамы и господа! Просьба не вставать с места и пристегнуть ремни безопасности. Наш самолет совершает посадку в аэропорту Шереметьево города Москвы.
Красная Шапочка адаптируется
Директор передачи Шумаков встретил меня в аэропорту.
– Привет, – машет рукой, – ну как там хохлы, запорожцев на войну отправляют?
– Какую войну?
– Так америкашки же на Ирак напали! Ну ты даешь! Ты что там, в Ялте, телевизор не включал?
– Да включал вроде, но про войну не помню…
– Чем же ты там занимался? – его щурящиеся глаза смотрят на Ленку, которая стоит в коротенькой джинсовой юбке рядом со мной.
Отвожу ее в сторону. Пару секунд мнусь, не зная, как сказать, что она мне здесь совсем не нужна. Достаю из бумажника деньги: одна купюра в сто долларов и две бумажки по пятьсот рублей. Ленка со скептичной усмешкой смотрит на меня снизу вверх:
– Не переживай, писатель. Давай сюда свои деньги. Верну, потому что беру в долг, понял? Ну давай, пока, – она вытягивает губы для поцелуя, – и скажи своему герою из романа, чтобы не рассусоливал и побыстрее адаптировался. Ясно?
– Хорошо, – я с облегчением целую ее.
Повернувшись, Ленка закидывает на плечо сумку и уходит, красиво виляя маленьким задом, к остановке маршрутного такси.
Я сажусь в «Ниссан» Шумакова.
Опять у него новая тачка. И где только деньги берет, ведь получает ненамного больше меня? Наверняка очередной секс-партнер подарил.
– А в Испании, знаешь, та-а-а-акие демонстрации! Простой люд протестует против политики своего президента, – лопочет, выезжая с шереметьевской стоянки, Шумаков. – Меня там за американца приняли, я, понимаешь, к ним обратился на слишком хорошем английском. Так чуть не побили, представляешь? В общем-то правильно. Козлы все-таки все эти американцы.
– Ты был в Испании? А «Соглядатая» кто снимал?
– Машка снимала. Все получилось хип-хоп, даже с реальной дракой в студии. Ты же знаешь, Машка – бой-баба, талантливая! А я так, на три дня всего ездил, на уик-энд, так сказать.
Понятно. И какому-нибудь Идальго Рохесу ты подставлял свой попес. Хотя, возможно, и наоборот.
– Саша, у нас плохие новости. С канала вернули три последних мастера.
– Вот номер! Что их не устраивает?
– Да хрен поймешь! Говорят, уступаем по рейтингу «Большой стирке» и «Окнам».
– Черт, да что им еще надо! Туфту гоним такую же, народ смотрит, с рекламы бабки
– Говорят, придумайте что-то, что отличало бы «Шапку» от других ток-шоу.
– Реальный минет в эфире устроить, что ли?
– Не знаю я, – вздыхает Шумаков, – в пять в офисе собрание, поговорим.
Пробки выдали лишний час свободы.
Высовываю из окна голову и смотрю в небо. Ужасно дрянное небо над Москвой. Вы когда-нибудь смотрели в небо над Москвой? Я вижу над собой желтовато-серую воздушную массу. Называется она – пустота. Там ничего нет. Безвоздушное пространство, в котором почему-то можно дышать. Сколько ни всматривайся, ни оглядывайся, ничего не увидишь. Совсем ничего. Ни ангелов, ни чертей, ни любви, ни ненависти. И только если заступаешь на вахту по производству чего угодно, хоть золота из дерьма, в этом пустом мешке проступают контуры каких-то городов, садов и оазисов. Включается, как в окошке телевизора, жизнь, которую считаешь своей.
Около шести в офисе телекомпании началось экстренное совещание. Шеф-редактор, Регина Павловна Павловская, сорокапятилетняя, помешанная на работе одинокая женщина, мрачно сопит в кресле, закрывшись очками. Гомик Шумаков, изысканно-прямой, элегантно курит, примостившись половиной изящной попки на краю компьютерного стола. Генка Тищик, мой бессменный режиссер, которого почти всегда хотят выгнать с работы, безмятежно раскачивается на одном из стульев и похоже, уже хлебнул пива. Администратор Даша – худая девчонка в голубых джинсах-клеш расхаживает по комнате. Генеральный продюсер Марина Рутгерт с идеальной фигурой стареющей манекенщицы, облаченная в мятые льняные штаны и майку от какого-то супернеизвестного дизайнера, курит, посматривая время от времени на часы. Я сижу верхом на стуле, тоже курю. Все ждут Красную Шапочку. Нашей продюсерше особенно тяжело ее ждать – ведь Шапочка была втиснута в передачу влиятельными лицами с канала, и хотя она всегда справлялась с функцией ведущей, Марина Рутгерт ненавидит ее за лень и глупость.
Красная Шапочка впархивает с опозданием минут на пятьдесят, смотрит с вымученной улыбкой:
– Ах, на Садовом такие пробки!
Вздохнув, достает ментоловую сигарету и щелкает зажигалкой.
Регина Павловна мрачно сопит. Шумаков докладывает обстановку. Надо что-то делать, иначе телекомпанию погонят с канала.
Регина возмущается: канал мудаки, наша «Шапочка» лучше пошлых «Окон» и «Стирок»!
Происходящее напоминает фильм про войну: совещание в Ставке, немцы у ворот Москвы. Но война ведь действительно началась!
Я беру слово:
– Чтобы поднять рейтинг, мы должны ввести на нашем ТВ новую моду.
– Какую моду, точнее?
– Уже все ведущие кутюрье мира срочно готовят выпуск коллекций, посвященных войне. (Я это только что придумал, но, как оказалось позже, был прав.) А у нас только чешутся. Представьте, начинается передача. Интерьер в студии: пустыня, песок. Музыка – арабская. Выходит в парандже и в шлепанцах ведущая. И тема: разногласия в российской семье. Она – за американцев, он – за Саддама Хусейна. Жили себе мирно лет пять, и вдруг – на тебе, семейная дрязга на военной почве. Я думаю, под это дело можно и из звезд кого-то притащить. Того же Борю Моисеева, например.