Адаптация
Шрифт:
Люди повернулись к ней. Смотрели. Злились. Молчали.
И Ева с легкостью разбила тишину:
– А тут даже красиво. Эти деревья, эти памятники... готикой отдает.
Торт она поставила на гроб и, подойдя к Адаму, поцеловала. По-сестрински, в щеку, но прикосновение ее губ все равно было неприятно.
– Зачем ты тут?
– шепотом поинтересовался он, разглядывая собравшихся. На лицах читалась
– А ты зачем?
– парировала вопрос Ева.
– Могла бы не выпендриваться.
– Ну, - Ева взяла его под руку.
– Это вы выпендриваетесь. И знаете, что выпендриваетесь. Похороны гроба. Что может быть идиотичнее?
– Поэтому торт?
– Он траурный. В черной глазури. Вкусная, кстати.
Откашлявшись, священник продолжил прерванную молитву. Женщина зарыдала. Парень, склонившись к ней, стал нашептывать что-то на ухо. Жаль, слов не слышно.
– Жаль, слов не слышно, - повторила вслух Ева.
– Тебе ведь тоже интересно? Я знаю. Мы одинаковые.
– Мы разные.
Адам явился на кладбище в назначенный срок. Он выбрал костюм, соответствующий представлению среднестатистического человека о трауре. Он принес розы и лилии. Он выразил сочувствие родственникам.
Его действия не усилили дисгармонию между людьми и бессмертными.
Инцидент не получит негативного общественного резонанса.
– Ты из-за нее велел серию ликвидировать?
– спросила Ева, постукивая набалдашником трости по надгробью.
– Потом.
– Сейчас.
Стук становился сильнее. Надгробье крошилось. Священник сбивался. Скорей бы закончилось все. И права Ева: все это не более, чем ритуализированный фарс.
Молитвы? Наталья не верила в Бога. Цветы? Завянут уже к вечеру. А свечи погаснут. Вечная память? Такой не существует. Даже у бессмертных имеется потенциальный предел.
Выходит, шоколадный торт на этих похоронах был единственной настоящей деталью?
– Идем, - Адам выпустил руку сестры и уклонился от цепких коготков. Шел он нарочно быстро, не особо надеясь, что Ева отстанет. Просто мстил по-мелкому.
Набалдашник ее трости наносил раны гранитным
– Ну не злись! Я же так. Пошутить просто.
– Не смешно.
– Ты вообще смеяться не умеешь, - она сдвинула цилиндр на левое ухо.
– Если станет легче, считай, что я так мстила. Изревновалась и мстила.
– Это правда?
Ева пожала плечами и потерлась щекой о черный ствол трости.
– Так зачем ты серию ликвидировал?
– спросила она, плюхаясь на траву. Ева сняла босоножки и пошевелила пальцами.
– Там были хорошие результаты. Отклик в девяноста процентах случаев по отношению к семи на контрольной. И эффект устойчивый. А ты взял и приговорил.
Она выставила указательные пальцы, целясь в Адама.
– Бах-бах-бах! И все. А это "ж-ж-ж" неспроста.
Минутная пауза была взята не для принятия решения, которое Адам принял еще в морге, спокойно оценив все возможные последствия. Он дразнил Еву. А она терпеливо ждала, расколупывая лужайку. Вытащив из травы божью коровку, Ева посадила ее на запястье и погнала ногтем по рельсам шрамов.
Жук дополз до сгиба запястья и взлетел.
– Объекты были заражены, - сказал Адам и, предваряя вопрос, добавил: - Неизвестный вид плесени.
– И что?
– Полученные результаты нивелируются.
– Или наоборот...
– задумчиво произнесла Ева, поднимая на ногте рыжего муравья.
– Посмотри, какой хорошенький. И какой упрямый. Ползет себе и ползет по дорожке. Ее кто-то когда-то проложил, пометил феромонами, и муравей держится вешек. Ему плевать, когда это было и зачем, и что двумя миллиметрами правее путь не хуже, а может и лучше. Нет, если его забрать, он запсихует. Прямо как ты! А может, он и есть ты?
– Скорей уж ты. Это самка. Leptothorax muscorum. Рабочая особь.
– Неужели?
– Ева пересадила муравья на трость.
– И как ты определил?
– В муравейнике все самки. Генетически. Поскольку репродуктивная функция у большинства особей подавлена, то половая дифференциация переходит в разряд незначительных факторов. Хотя в экстремальных условиях некоторые самки берут...