Адлиг Швенкиттен (Односуточная повесть)
Шрифт:
Езды тут было всего ничего, километра полтора, - и вот уже тот проеханный вечером железобетонный мост через Пассарге.
Одно за другим массивные орудия вытащились за своими тракторами на крутой подъёмчик после моста.
Там - вышла заминка, что-то впереди помешало. Потом опять зарычали во весь рык. И вытянули.
Олег спрыгнул, пошёл вперёд узнать.
Кандалинцев разговаривал с каким-то высоким полковником в папахе. Тот был чрезвычайно возбуждён и, кажется, сам не различал, что держал и держал в руке для чего-то вытянутый парабеллум.
А вытянул его, видно, - исключить неподчинение. Требовал он, чтобы пушки сейчас же, вот тут, развернулись в боевой порядок, стволами на восток. Для прямой наводки.
Дальше, за полковником, журавлино вытянулся ствол самоходки СУ-76. Несколько бойцов - на броне, и рядом.
Кандалинцев спокойно объяснял, что 152-миллиметровые не для прямой наводки: быстрей минуты не перезарядишь, это не противотанковые.
– А - других нет!
– кричал полковник.
– И не разговаривать!
Да дело было не в парабеллуме. В боевой обстановке, при отсутствии своего высшего начальника, каждый обязан подчиняться любому старшему по званию на этом месте. От своего ж они с этим переездом оторвались.
Да собственно и разницы не было: метров двести дальше они и думали занять позицию. Только вот, размыслительно-хладнокровно докладывал Кандалинцев полковнику, - тут, у моста, узко, четыре пушки фронтом негде поставить.
Полковник, как ни был возбуждён, отчасти внял старшему лейтенанту и велел поставить у моста лишь две пушки, по двум бокам дороги.
Нечего делать. Кандалинцев - не приказным тоном, тот ему слабо давался:
– Олег. Одно твоё орудие - слева, одно моё - справа.
Стали разворачиваться, разбираться.
Гусев поставил на позицию 3й расчёт, сержанта Пети Николаева. Кандалинцев у себя назначил 1й, старшего сержанта Кольцова - своих же лет, под сорок, донского казака.
Остальные пушки и грузовики протянули дальше метров на двести, где чернел господский двор Питтенен, с постройками.
А ещё ж перебежчика досмотреть.
Кандалинцев странно положил ему руку на плечо. И сказал:
– Гут, гут, всё будет гут. Иди с нашими, спи.
18
Перерезка провода не могла быть случайной, если выхватили два метра. Ясно, что им тут местность родная, они тут каждый ход знают, свои проводники, своя разведка - а лески и перелески там и сям. Мы - никак их не увидим, а они за нами следят.
Так Боев ещё не попадал. Переправлялся он через реки под бомбёжкой, сиживал в НП на смертных плацдармах под частыми клювами немецких снарядов и мин, и вылёживал огневые налёты в скорокопанной лёгкой щели - но всегда знал, что он - часть своей пушечной бригады и верный сосед пехоты, и раньше ли, позже - подтянется к нему дружеская рука или провод, или приказ начальства да и свои ж соображения тоже доложить.
А вот - так?.. Ни звука, ни снаряда, ежеминутная смерть не подлетает, ничем не проявлена. Но пехоты - нет, и раньше утра не будет, хорошо, если утром. А свой штаб - как умер, уже полночи. Что это может быть? Рация испортилась?
– ведь есть же у них запасные.
Облака опять плотно затянули, да луна там и сходит к закату. Мёртвое снежное поле, очень смутная видимость. С одним комбатом под рукой, при двух по сторонам, глухо сидеть в мелких ямках - и чего ждать? Может - да, вот-вот немцы начнут наступать, хотя ни тракторных, ни грузовых моторов не слышно ни звука, значит и артиллерия у них не подтягивается. А если обойдут пешком стороной - и прямо на наши пушки? Они беззащитны.
И - чего стоять? По ком стрелять? Зачем мы - тут?
Уже одну батарею Боев оттянул самовольно. Хотя в том можно оправдаться. (А вот что: Касьянову, раз у него к батарее линия теперь не достигает - пусть-ка сматывается и идёт к своим орудиям, на тот берег. Скомандовал.)
Но оттянуть и две другие батареи за Пассарге? Это - уже полностью самовольная смена позиции, отступление. А есть святой принцип Красной армии: ни шагу назад! В нашей армии - самовольное отступление? Не только душа не лежит, но и быть такого не может! Это - измена родине. За это судят - даже и на смерть, и на штрафную.
Вот - бессилие.
Ясный, полный смысл: конечно, надо отступать, оттянуть дивизион.
И ещё ясней: это - совершенно запретно.
Хоть и погибай, только не от своих.
От Балуева, как ушёл, - ничего. Но новости подтекали. От комбата слева: метрах в трёхстах по просёлочной проскакал одинокий конный, на восток. А больше не разобрать. И стрельнуть не спохватились.
Так, это у немцев - разведка, связь, из местных?
Через тот же левый НП и через свой звукопост вызвал Боева комбат звукобатареи. Слышимость через два-три соединения - так себе. Тот сообщает: сразу за озером - немцы, обстреляли предупредитель, убили бойца.
– Саша! А что ещё видишь-слышишь?
– Слева - два зарева появились.
– А около тебя - наш кто есть?
– Никого. Мы тут - дворец прекрасный заняли.
– Я имею сведения: могут вот-вот пойти. А ты коробочки раскинул. Подсобрал бы, пока стрельбы нет.
– Да как же можно?
– Да что ими слушать?
Топлев докладывает: теперь и ему слева зарево видно. А Урал - не отвечает. Спят, что ли? Но не могли же - все заснуть?
Топлев - молоденький, хиловат. А ведь могут с фланга пушки обойти. Внушил ему: поднять все расчёты, никому не спать, разобрать карабины, гранаты. Быть готовым оборонять огневые напрямую. Держи связь, сообщай.
Останин пришёл:
– Товарищ майор! Хороший хутор нашёл, пустой. Метров пятьсот отсюда. Перейдём?
Да уж есть ли смысл? Пока линии прокладывать - ещё что случится.
19
И прошло ещё с полчаса.
Зарева слева, по северной стороне, ещё добавились. Близких - уже три, а какое-то большое - сильно подал из передней лощины, он по совести не может на месте усидеть. Говорит: на том склоне копошились фигурки, две-три. Почти наверняка можно б застрелить, да воздержался.