Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца
Шрифт:
– Останови вот здесь. Замечательно. Ну а теперь пошли.
Дом, невысокий, двухэтажный, встретил их вначале шуршанием листвы старого сада, а потом сухим теплом. Внутри было чисто, но все равно заметно, что здесь уже давно не живут. Мебели почти не было, так, накрытый чехлами гарнитур в зале, и все. Девушка удивленно посмотрела вокруг и обернулась к Колесникову:
– Где это мы?
– Дома, – адмирал стянул перчатки, провел пальцем по столу, посмотрел на оставленную в пыли темную полоску. Поглядел на камин, сейчас холодный и пустой. – Принимай командование, хозяйка.
– То есть…
– Я часто бываю в Берлине, – терпеливо, как маленькой, объяснил Колесников. – И мне надоела гостиница. Поэтому я буду приезжать сюда, а ты соответственно жить здесь. Вот, – он аккуратно положил на стол пачку новеньких, в банковской упаковке, денег. – Это на то, чтобы закупить все необходимое, нанять прислугу, навести порядок. Дом записан на тебя. Мало ли что может со мной случиться. Война идет, а так моя совесть будет спокойна. И еще, если ты сейчас откажешься, я встану и уйду. И никогда с тобой больше не увижусь. Да, это шантаж. А разве с вами, женщинами, можно иначе?
В общем, убедил…
Средиземное море встретило Колесникова штормовым ветром. Хорошо еще, Курт сумел пробиться и посадить самолет на знакомом аэродроме под Тулоном. Даже мысль о том, чтобы приземлиться где-нибудь на запасном аэродроме и километров двести мотыляться по убогим французским дорогам, повергала адмирала в священный ужас. Но пилот справился, и «мессершмитт», едва не дав «козла», уверенно закатился на стоянку.
Кстати, по сравнению с прошлым разом здесь стало куда оживленнее. Самолетами было заставлено буквально все. В основном французскими, но попадались и немецкие машины. Сама полоса носила следы ремонта, а параллельно с ней строилась еще одна, длиннее и шире. Похоже, адмирал Жансуль обустраивался в этих местах всерьез и надолго. И, кстати, машину предупредительно выслал – не забыл еще, с кем имеет дело и кому обязан и нынешним положением, и, возможно, жизнью.
Надо сказать, с момента их последней встречи французский адмирал очень изменился. Если вначале это был потерянный человек, не знающий, куда себя приткнуть, а позже – лихорадочно-возбужденный авантюрист, с головой нырнувший в чужую игру с неясными перспективами, то сейчас перед Колесниковым сидел уверенный в себе адмирал. Даже некоторая французская спесь, которую просто обязан испытывать любой лягушатник в разговоре с бошем, опять начала вылезать. Пускай и непроизвольно, но все же начала, и это стоило учесть. Такое необходимо осаживать сразу и жестко, а то в будущем возникнут проблемы. Оно надо? Колесников усмехнулся про себя и откинулся в кресле. Обед, предложенный французом, оказался неплох, и сейчас живот ощутимо давил на ремень.
– С чем пожаловали, адмирал? – Жансуль смотрел вроде бы доброжелательно, однако чувствовалось, что появлением Лютьенса он недоволен. И Руге не было. Интересно, почему? Впрочем, оно и к лучшему.
– И как вы пьете эту кислятину? – Колесников покрутил в руке бокал с рубиново-красной жидкостью. Большим ценителем вин он не был ни в той жизни, ни в этой. Может, данный конкретный напиток и впрямь считался чем-то особо элитным, но это сейчас было неважно. А важно то, что собеседник на миг потерял нить разговора. – Доложите, в каком состоянии флот.
Вот так, сразу показать, кто здесь главный. И любую самодеятельность ломать на корню. А то вон, фрондируют. Нацепили новые знаки различия на французского образца мундиры и считают, что подчеркивают этим свою исключительность. Ага, щ-щас-с. Если уж шагнули в болото, не пытайтесь говорить, что сели в шоколад.
– Что вас интересует?
– Все. В настоящее время планируется серьезная операция, и мне надо знать, какими силами я буду располагать. Не по штабным рапортам, а на самом деле. И не кривитесь так, командовать поручено мне, соответствующие полномочия получены лично от фюрера.
На самом деле полномочия эти звучали довольно расплывчато, да и командовать Лютьенсу поручалось лишь своей частью операции. Впрочем, расплывчатость несложно было трактовать в свою пользу, а насчет кто и чем командует… Формально руководство операцией возложил на себя лично Гитлер. Похоже, он уверился в том, что там, где работает Лютьенс, будет успех, и потому не боялся уронить свой престиж, что было неминуемо в случае неудачи. Приятно, когда в тебя так верят, пускай и враги. Ну а заместителями его оказались, вполне закономерно, Гиммлер и Геринг. Первый по той же причине, что и шеф, а второму деваться было некуда. Должен же среди политиков присутствовать хоть один военный профессионал.
Хорошо еще, реально они не мешали. Гитлер ограничился парой общих фраз, и его роль должна будет проступить позже, когда придет время: или провозгласить победу, или деликатно замолчать поражение. В общем, впарить лохам… простите, немецкому народу то, что окажется наиболее соответствующим военно-политическому раскладу. Гиммлер вообще, по своему обыкновению, держался в тени, ни во что не лез, но руку с пульса не убирал, дабы не упустить, если повезет, возможность половить рыбку в мутной воде. Блюл свои интересы, в общем. Ну а Геринг, успевший сработаться с Лютьенсом и при этом не сильно разбирающийся в специфике морских, да, честно говоря, и наземных операций, занимался исключительно административными делами. В общем, молодым и наглым профессионалам не мешали, и они в кои-то веки резвились, как считали нужным.
Собственно армии, точнее, корпусу Роммеля, отводилась в предстоящем действе вспомогательная роль. Отвлекающий удар – давно ожидаемый противником бросок к Суэцкому каналу. Получится – значит, получится, нет – значит, нет. Роммель о своей задаче и о том, что имеет право невозбранно отступить, когда сочтет нужным, знал прекрасно. Зря, что ли, вчера весь день сидели с ним и обсуждали нюансы. Так долго, что вылетал обратно генерал уже ночью.
Авиацией командовать поручили подполковнику Коллеру. Этого бывшего полицейского и опытного летчика назначили и за профессионализм, и по протекции Мюллера, который неплохо относился к дважды коллеге. К тому же Геринг, похоже, натаскивал его и к чему-то готовил. Учитывая сложность операции и задействованные в ней силы, она могла стать сорокадвухлетнему офицеру неплохим трамплином. Тем не менее, Коллер в их триумвирате оказался младшим по званию, и в приватной беседе Геринг рекомендовал ему не пытаться играть самостоятельно, а оперативно подчиняться флоту. Неслыханное еще недавно дело, но в свете нынешних событий вполне оправданное. Коллер, судя по всему, понял, что рекомендация в данном случае равносильна приказу, и только каблуками щелкнул. Впрочем, обеспечивать его действия все равно частично приходилось Лютьенсу.
Основную же роль в планируемых событиях предстояло сыграть флоту. И не только кораблям, но и вновь создаваемому роду войск – морской пехоте. О формировании экспериментального подразделения по британскому образцу Лютьенс имел разговор с руководством рейха в лице Гиммлера еще весной. Откровенно говоря, о своей мимолетно проскочившей в разговоре идее он потом и думать забыл. А вот Гиммлер, как оказалось, нет. Все же мужик он был весьма башковитый и сообразил, что лишнее подразделение, ему, пусть и опосредственно, через Лютьенса, подчиняющееся, не помешает. Адмирал, который буквально три недели назад с удивлением узнал, что руководство свежеиспеченными вояками возлагается на него, долго ругался, но сдавать назад было уже поздно. Хотя подарочек, конечно, был тот еще.