Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал
Шрифт:
Можешь говорить, что хочешь, но займи его. Естественно, за всё, что ты произнесёшь, будешь нести ответственность один ты и никто более.
– Экспериментаторы хреновы, – невольно покачал я головой, прекрасно представляя, чьи тигриные ушки торчат за этой авантюрой.
– Единственно просили никаких секретных сведений не разглашать, включая методы борьбы с немцами. Это в эфир выдавать нельзя. Мне сказали, ты сам поймешь, о чём тебя просят.
– Да это как раз понятно.
– Всё, что поручили сказать, сказал. Эфир в семь часов вечера, но ты за два часа приходи. Там ещё скажут, что нужно, и согласуют эфир. Ты хорошо говоришь, чётко и внятно, не теряешься. Легко находишь разные ответы и вообще непринуждённо ведёшь себя в прямом эфире, а это трудно, поверь мне.
– Лады, буду.
Как только помредактора ушёл, почти сразу рядом на скамейку приземлилась Маринка, она тут же была, и затеребила меня. Лабу-хина узнала и понимала, что разговор был важным.
– Эфир вечером, просили подойти заранее, – отстранённо ответил я, обдумывая только что прошедший разговор.
Всё это было похоже на ловушку. Видимо Сталин решил посмотреть, как я выкручусь из этой ситуации. На пару с Берией наверняка работали. Полной уверенности у них не было, то ли я тот, кто им нужен, кого они искали, то ли нет, вот и провоцировали меня. Надеялись, выдам себя.
– Ладно, хотите запоминающийся эфир, получите. Обещанных краёв не перейду, но содрогнётесь.
– А во сколько эфир? – похоже, Марина не расслышала, что я себе шепнул под нос.
– В семь вечера. Сегодня.
– Быстрые какие, – подивилась та и убежала делиться свежей новостью, тут же собрав вокруг себя большую группу одноклассниц.
Собравшись, я отпросился у учительницы, до конца урока полчаса оставалось и не хотелось их тратить. Марина осталась, ей тут интересно было, а я ушёл.
– Саша, подожди, – окликнули меня от школьного крыльца, когда я проходил мимо, чтобы выйти на улицу, помахивая на ходу сумкой с учебниками и тетрадями.
Остановившись и обернувшись, я направился навстречу нашей директрисе.
– Что-то случилось, Татьяна Валериевна?
– Случилось. Записала я тебя в музыкальную школу на вечерние уроки. Уже с сегодняшнего дня можешь начинать. Начальный класс, как и просил.
– Вот это отличная новость. Может, я сейчас успею?
– Я там тебе не нужна, назовёшь себя секретарю, она всё и объяснит. Знаешь, где музыкальная школа?
– Да, знаю. Спасибо.
Добежав до здания музыкальной школы, в соседнем районе, я узнал, что меня действительно оформили, записал время уроков, сразу сообщив, что сегодня не могу быть, вечер занят. Тут же познакомился со своим классным руководителем, её тоже предупредил, что начну учиться с завтрашнего дня, ну и рванул домой. Деда не было, у него сегодня смена на работе, так что, переодевшись и открыв баркас, занялся делом. Сальник я всё же снял, а потом установил новый. Проверить, подтекает или нет, можно будет только в следующем году, когда спустим судёнышко на воду, а пока нормально, я хорошо сделал свою работу. Убрав инструмент, сходил в баню. Я пока работал, бабушка её протопила, воду таскать не требовалось, уже была, помылся, собрался, прихватил гитару и направился в сторону ближайшей трамвайной остановки. Пора в путь-дорожку. Эфир ждёт. До остановки меня малые проводили, а дальше домой потопали, ну а я направился к зданию всесоюзного радио.
– Готов? – поинтересовался у меня диктор.
Сегодня я вёл эту передачу в эфире с тем же диктором, что и в прошлый раз.
– А что, есть сомнения? – усмехнулся я. – Готов-готов, можно начинать.
Рабочий студии, что был ответственным за эфир, стоял чуть в стороне с наушниками на голове. Передачи в большинстве своём велись в прямом эфире из-за отвратительного качества звукозаписывающих средств, ну и хранить записи было не на чем. Если давали такую запись с пластинок, то качество воспроизведения оставалось желать лучшего. Слушатели сразу отмечали эту самую разницу, так что только в крайнем случае давали запись, да и ту старались довести до идеала. Тот же хор в тесное помещение студии не впихнёшь, вот их давали в записи.
В это время звукач, отметив время, начал на пальцах показывать отсчёт до начала нашего эфира. Я особо не волновался, начинать не мне, это работа диктора. О том, что я снова буду в эфире, объявили ещё утром. Как оказалось,
Размышляя, я при этом отслеживал речь диктора. Тот отработал написанную для него программу, сообщил, что редакцией принимаются и обрабатываются масса писем, что приходят на моё имя. И наконец, после десяти минут словоблудия, как только растянуть смог, дал слово мне. Я уже успел поздороваться со слушателями, ещё, когда диктор сообщил, что я в студии, так что начал без промедлений. Дали мне полную свободу, так получите. Не разочарую. Как я понял, от меня ожидали нечто подобное, что было в прошлый раз, когда наша передача пошла не по сценарию, – меня это полностью устраивало, да что устраивало, даже радовало. Есть мне что сказать.
После обычных приветствий я уже начал работать. Сейчас я отрабатывал обязательную программу по ответам на письма, большая часть были от фронтовиков, но встречались и от обычных жителей нашей необъятной страны. Мне действительно отобрали полтора десятка писем, самых интересных на которые нужно обязательно ответить. Я их мельком прочитал перед эфиром, но так как мне ответы на них уже написали, особо вдумчиво их не изучал, но парочка меня заинтересовала особенно, и на них я собирался ответить уже от себя. Как раз сейчас до одного такого и дошёл.
– Вот тут у меня в руках письмо от старшего сержанта зенитной артиллерии, Фёдора Лапина, коммуниста от тридцать шестого года. Он описывает, как выходил из окружения под Могилевом, и свидетелем каких зверств гитлеровцев стал…
Естественно, у меня в руках не письмо было: запинаясь, читать те каракули, не у всех хороший почерк, в прямом эфире я не мог, так что держал листок с отпечатанным на машинке текстом. Описав, чему был свидетелем, этот сержант дальше уже отсебятину понёс.
– Подтверждая рассказ сержанта, я скажу, что немцы не единожды уничтожали наших раненых, медсанбаты, госпитали. Разными способами, разными зверствами. Они ведь считают себя победителями и уверены, что наказания за это не будет, поэтому и творят на захваченных территориях зверства. Но что стоит отметить, и наши стали отвечать в последнее время, когда отбрасывали немцев, сбивая их с позиций. То есть, если немцы наш медсанбат с врачами, ранеными и медперсоналом вырежут, так и наши сравняют счёт. Конечно, нехорошо так говорить, но лично я за адекватный ответ. «Око за око, зуб за зуб». Это письмо натолкнуло меня на решение описать вам историю одной молодой женщины. Она рассказала мне ее три дня назад, тут в Москве. В тот день я был на вещевом рынке. Со мной сестрёнка была, она меня окликнула, прохожий поинтересовался, не тот ли я Поляков, что по радио выступал. Собралась большая толпа, почти два часа с ними разговаривал, отвечал на множество вопросов. С трудом вырваться сумел, и, когда мы с покупками шли к выходу, нас догнала молодая женщина. Что меня поразило, несмотря на то, что на вид ей было лет двадцать пять, она была совершенно седая. Молодая седая девушка. Вот она отвела меня в сторону и подтвердила, что тоже моё выступление по радио слышала. Она с ненавистью в голосе сказала, что немцы не звери, они хуже. Знаете, её рассказ потряс даже меня, и я бы хотел поведать его вам. Поэтому, как и в прошлый раз, прошу людей с неустойчивой психикой, с больным сердцем, ну и детей, пусть уйдут подальше и не слушают.