Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой
Шрифт:
В Первую да и во Вторую мировую войну связи немецких солдат и французских и бельгийских девушек были делом вполне обычным — и после них осталось довольно многочисленное потомство. Другое дело, что после освобождения соотечественники не жаловали как женщин, которые таким образом обеспечивали себе сравнительно безбедное существование в условиях оккупации, так и детей, рожденных от немецких военных. Поэтому матери старались записать им в отцы кого-нибудь из французов или бельгийцев и по возможности скрыть обстоятельства их рождения. Так и Шарлотта пыталась, когда уговорила некоего Фризона усыновить Жана Мари, утаить настоящее место рождения сына. В официальных документах значилось, что он родился 25 марта 1918 года в Себонкуре. Однако туда Шарлотта с родителями приехала только в конце 1918 года, когда немцы уже оставили это местечко. В действительности сын Гитлера родился в Секлене.
В конце сентября 1917 года Гитлер навсегда расстался с Шарлоттой. Хотя поначалу ее беременность, похоже, не предвещала беды. На одной из своих картин Гитлер поставил точную дату — 27 июня 1917 года, что вообще-то делал очень редко. Не исключено, что он отметил таким образом день зачатия своего будущего ребенка. Возможно, сначала он хотел сына. Но уже в конце сентября 1917 года он резко порвал с Шарлоттой все отношения и, кстати, возобновил переписку со своими мюнхенскими корреспондентами, прервавшуюся на время романа с француженкой. Неизвестно, какая кошка пробежала между Адольфом и Шарлоттой. Быть может, Гитлеру, верившему в собственное величие, казалось, что Шарлотта слишком уж примитивна для него, необразованна и не способна оценить всю глубину и неповторимость его мыслей. Хотя, с другой стороны, Гитлер не раз высказывался насчет того, что женщина не должна быть чересчур образованна. Так что, скорее всего, возможно, Гитлер просто решил пока что не обременять себя семейной жизнью, тем более с иностранкой, полагая, что это помешает его карьере, все равно — художественной или политической. Не случайно 23 апреля 1942 года он говорил, ссылаясь на Фридриха Великого: «Если от немецкого солдата требуют готовности умереть без всяких условий, то он должен иметь возможность и любить без всяких условий». Вероятно, в тот момент, как и впоследствии, он не хотел связывать себя узами брака, равно как и вообще принимать на себя какие-либо обязательства, сковывающие его свободу воли.
Гитлер, безусловно, был волевым человеком и превыше всего ценил возможность управлять ситуацией. В этом плане даже его самоубийство стало актом подчинения себе обстоятельств в сугубо безвыходном положении. Гитлер погиб так, что его дело стало символом вечности, и не позволил союзникам устроить над собой громкий судебный процесс.
Во всяком случае, уже в мае 1918 года от одного из сослуживцев он узнал, что его любовница родила от него сына в Секлене. И в дальнейшем он помнил о нем. Так, 8 ноября 1923 года он говорил соратнику по партии Мартину Мучману, что где-то во Франции или Бельгии находится портрет его работы, на котором запечатлена мать его сына (портрет отыскали уже после Второй мировой войны).
Осенью 1940 года иностранный отдел СД по приказу Гитлера разыскал в оккупированном Париже Шарлотту Лобжуа-Лоре и ее сына Жана Мари Лоре-Фризона (он был усыновлен неким предпринимателем Фризоном и одно время носил его фамилию). В октябре 1940 года Жан Мари, по его собственным воспоминаниям, был очень вежливо допрошен в штаб-квартире абвера в парижском отеле «Лютеция». Здесь также провели его антропологическое обследование — на предмет соответствия критериям германской расы. Фюрер так и не решился вновь встретиться с бывшей любовницей и с сыном, которого так никогда и не видел. Однако, по свидетельству лиц из его окружения, в частности Ф. Видемана, в 1940–1944 годах Гитлер неоднократно говорил, что очень хотел бы взять к себе своего сына. Но фюрер так и не решился на этот шаг. Возможно, не хотел признавать свою связь с представительницей пусть арийского, но не германского народа. Да и по отношению к Еве Браун он оказался бы тогда в весьма двусмысленном положении. Ведь Гитлер не раз повторял, что фюрер не может посвятить себя семейной жизни до достижения полной победы. А тут выясняется, что у него уже есть взрослый сын. Так или иначе, Гитлер решил остаться отцом всех немцев, а не одного полуфранцуза-полунемца Жан Мари Лоре, мать которого к тому же спившаяся певичка третьеразрядного кабаре в Париже (так Шарлотта зарабатывала на жизнь). Во всяком случае, во время оккупации Шарлотта и ее сын находились под наблюдением немецкой военной администрации, которая следила, чтобы семью никак не притесняли. Наверное, играло роль и то, что Гитлер все же в определенной степени чувствовал вину перед бывшей любовницей, которую бросил в тот момент, когда убедился, что она ждет от него ребенка (чтобы не быть связанным), и не хотел, чтобы она напоминала ему о таком неблагородном поступке. Кстати, сестра Евы Браун Ильза утверждала, что Гитлер ничего не сказал Еве о прежней любовнице и внебрачном сыне: «Если бы Ева знала об этом, она наверняка прожужжала бы все уши Гитлеру, что он должен соответствующим образом позаботиться о сыне и его матери».
В то время любовная связь с Шарлоттой Лобжуа, безусловно, не была главным делом будущего фюрера. Поэтому вернемся к боевым будням ефрейтора Адольфа Гитлера. В качестве посыльного ему часто приходилось общаться с офицерами штаба полка, командирами рот и батальонов, и в его глазах они порой выглядели не с лучшей стороны. В конце 1944 года Гитлер вспоминал о нередких случаях: «...Командир на передовой получил открытку из дома, и кто-то должен был бежать среди бела дня, чтобы доставить ему эту открытку, о которой тот узнал по телефону. Порой это стоило человеку жизни, да и для штабов возникала опасность, потому что днем сверху хорошо видно, кто куда идет. Просто идиотизм! Но только когда надавили сверху, это безобразие постепенно прекратилось. Точно так же было и с лошадьми. Тогда, например, чтобы привезти фунт масла, посылали подводу из Мессина в Фурн». В подобных рассуждениях нельзя не заметить здравого смысла, да и в солдатской смекалке Гитлеру не откажешь.
Конец участию Гитлера в боях Первой мировой наступил под Ла-Монтенем в середине октября 1918 года, за четыре недели до заключения перемирия. 19 ноября 1921 года в письме одному из знакомых он описал, как это было: «В ночь с 13 на 14 октября 1918 г. я получил сильное отравление горчичным газом, вследствие чего поначалу совершенно ослеп». Находясь в лазарете, сначала в баварском городе Оденаарде, а затем в Пазевальке в Померании, Гитлер боялся, что навсегда останется слепым и не сможет ни рисовать, ни заниматься политикой. А политическая ситуация тогда все больше занимала его. В том же письме от 19 ноября 1921 года Гитлер признавался: «С флота постоянно поступали тревожные слухи, что там все бурлит... Мне казалось, что это скорее порождение фантазии отдельных людей, чем действительное настроение широких масс. В лазарете все говорили только о надеждах на скорое окончание войны, но никто не думал, что она прекратится немедленно. Газеты я читать не мог... В ноябре общая напряженность начала нарастать. А потом вдруг как гром среди ясного неба пришла беда. Приехали матросы на грузовиках и начали призывать к революции. Вожаками в этой борьбе за «свободу, красоту и достоинство» жизни нашего народа оказались несколько евреев. Никто из них не был на фронте. Трое из этих «восточных» личностей (солдат Восточного фронта, подвергшихся сильной большевистской агитации. — Б. С.) по пути на родину прошли через так называемый «трипперный лазарет», а теперь пытались навязать стране красную тряпку... Ужасные дни и еще более кошмарные ночи! Я знал, что все потеряно. Надеяться на милость врага могли в лучшем случае дураки или лжецы и предатели. В эти дни и ночи во мне росла ненависть. Ненависть к зачинщикам этих событий. Затем я осознал свою будущую судьбу. И рассмеялся при мысли о будущем, которое еще недавно доставляло мне такие заботы. Разве не смешно строить дома на такой почве? В конце концов мне стало ясно, что наступило то, чего я давно боялся и во что отказывался верить».
После того как Гитлер узнал о революции и об окончании войны, он попросился, чтобы его поскорее перевели в Мюнхен. Тем более что зрение у него уже восстановилось. 21 ноября его выписали из лазарета. В декабре 1918 года Гитлер оказался в запасном батальоне 2-го Баварского пехотного полка. Первая мировая война для него закончилась, а военная служба — еще нет.
На заре политической карьеры
Первая мировая война породила феномен «потерянного поколения». Сотни тысяч, миллионы молодых людей по всей Европе не могли оправиться от потрясений, вызванных войной, оттого что четыре года пришлось убивать себе подобных. Они не могли постичь смысла только что завершившейся мировой бойни, прежде наполнявшей все их существование, а после пережитых ужасов бессмысленной казалась им и мирная жизнь, где они никак не могли найти себе места. Ефрейтор 7-й роты 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка Адольф Гитлер к «потерянному поколению» не принадлежал. Он твердо знал, что германская армия была лучшей армией в мире, что сражалась она за святое, правое дело величия германского народа и пала жертвой от «удара кинжала в спину». Борьба с «предателями» стала для него смыслом жизни и помогла определиться с выбором послевоенной профессии. Гитлер окончательно решил стать политиком, а не архитектором. Его полк с самого начала революции находился под контролем солдатского совета, что, в свою очередь, тоже помогло ему определиться. Гитлер возненавидел революцию: она сокрушила кайзера — олицетворение величия Германского рейха. Вильгельм II бежал в Голландию, баварский король Людвиг III также покинул страну — для Гитлера они оба стали трусами, недостойными уважения. Революция в Баварии, кроме того, укрепила его в антисемитизме. Баварскую революционную власть возглавил еврей Курт Эйснер, редактор социал-демократической газеты «Форвертс», а в новом правительстве в Мюнхене преобладали евреи. Уже тогда Гитлер обвинял марксистов в том, что они «одной рукой пожимали руку кайзеру, а другой уже тянулись к кинжалу, чтобы выполнить свою еврейскую миссию». Поражение Германии Гитлер приписывал «присущей евреям алчности и жажде власти».
В казарме солдаты практически ничего не делали, вместо учений проходили митинги. Досуг Гитлер посвящал чтению, все еще не определившись до конца, надо ли ему лезть в политику. В событиях, связанных с ликвидацией Баварской советской республики, Гитлер участия не принимал. Кстати, местные коммунисты в короткий период своего господства в Мюнхене в середине апреля — начале мая 1919 года успели восстановить против себя значительную часть населения нелепыми распоряжениями вроде запрета печь пироги и приказом выдавать молоко только по заключению врачей и лишь больным, жизни которых угрожает опасность.
Но тем не менее местным контрреволюционерам собственных сил для подавления революции не хватило. Для подавления республики баварские «белые» вынуждены были призвать на помощь прусские и вюртембергские войска. Когда руководство коммунистических Советов призвало войска, находящиеся в Мюнхене, оборонять город от «белых», полк Гитлера сохранил нейтралитет. Сам Гитлер на митинге заявил: «Товарищи, мы ведь не революционная гвардия, состоящая из сбежавшихся отовсюду евреев. Фельдфебель Шюсслер совершенно прав, предлагая сохранять нейтралитет». Когда Мюнхен заняли «белые», они учинили террор (замечу в скобках, что точно так же вели себя баварские «красные», широко практикуя расстрелы заложников и пленных). Более 180 человек было расстреляно по приговорам ускоренных военно-полевых судов, еще больше — просто без суда и следствия. Среди последних было и несколько десятков русских военнопленных, примкнувших к восстанию. В горячке первых победных часов Гитлер был арестован солдатами добровольческого корпуса Франца фон Эппа, но почти сразу же освобожден по просьбе офицеров 2-го Баварского пехотного полка. Его откомандировали в распоряжение комиссии по расследованию революционных событий. Гитлер свидетельствовал о тех действиях революционеров, которые ему довелось наблюдать. В июне 1919 года он был направлен на курсы повышения квалификации, где демобилизованные и освобожденные из плена немецкие солдаты должны были познакомиться с основами «государственного и гражданского мышления».
Здесь Гитлер прослушал курсы: «Германская история со времен Реформации», «Политическая история войн», «Теория и практика социализма», «Наша экономическая ситуация и условия мира» и «Взаимосвязь внутренней и внешней политики». Курсантов также познакомили с внешней политикой после мировой войны, большевистской диктатурой в России, экономикой сельского хозяйства, устройством новой германской армии — рейхсвера, ценовой политикой, а также с общественно-политической ситуацией в Баварии и ее значением для сохранения германского единства. Преподавателей курсов Гитлер впоследствии называл своими единомышленниками. Они проповедовали нехитрые тезисы о важной роли рейхсвера в создании «разумного внутриполитического устройства», а для улучшения внешнеполитического положения Германии признавалось необходимым, чтобы «государство вновь стало хозяином в собственном доме». Особенно близким оказался Гитлеру доцент Готфрид Федер, читавший курс по экономике финансов и развивавший теорию «отмены процентного ига» (в установлении «ига» он обвинял евреев). Гитлер и Федер, равно как и некоторые другие участники курсов, размышляли о необходимости создания «социал-революционной партии», которая смогла бы перехватить влияние на массы у социал-демократов и коммунистов. Католическая Партия центра, равно как и национально-буржуазные партии, считал Гитлер, на эту роль не годились, поскольку «запятнали себя участием в ноябрьском предательстве». Однако тогда до создания новой партии дело еще не дошло. Профессор Александр фон Мюллер, читавший на курсах историю войн и историю Германии после Реформации, так описал свою встречу с Гитлером: «После лекции я наткнулся на небольшую группу людей, собравшуюся вокруг человека, что-то страстно объяснявшего каким-то странным гортанным голосом. У меня возникло ощущение, что, возбуждая людей, он сам заражается этим возбуждением. Я видел его бледное лицо со свисавшей на лоб совершенно невоенной челкой волос, с коротко подстриженными усами и удивительно большими голубыми, глазами, горевшими холодным фанатизмом». Уже тогда Гитлер ощутил себя незаурядным оратором и трибуном, способным повести за собой массы.