Адриан Моул: Годы капуччино
Шрифт:
– Можешь позаимствовать брюки у отца, – посоветовала мама.
Я разразился демоническим хохотом при мысли, что меня увидят в отцовских брюках.
– А где он, кстати?
– Наверху, в постели. У него клиническая депрессия, – без всякого сочувствия сказала мама.
– И чем она вызвана? – спросил я, когда мы поднимались по лестнице (усеянной мириадами игрушечных и смертельно опасных машинок).
На лестничной площадке мама понизила голос:
– Во-первых, он знает, что больше не будет работать, во всяком случае, на нормальной работе. Во-вторых, у него
Из спальни донесся вопль:
– В-четвертых, его достала долбаная жена, которая выбалтывает интимные подробности всем встречным-поперечным!
Мама распахнула дверь спальни.
– Адриан – это тебе не встречные-поперечные! – завопила она в сигаретную мглу.
– Зато парень из долбаного видеопроката – он самый и есть! – проревел отец.
Уильям бросился на распростертое тело моего отца и горячо поцеловал его. Отец пробормотал:
– Этот малыш – единственная причина, почему я еще не покончил с собой.
– Что значит «покончил с собой», дедушка? – спросил Уильям, расстегивая пуговицы на пижаме отца. (Его физическая ловкость иногда воистину поражает.)
Я тут же вмешался – очень в духе моих родителей прочесть лекцию о суициде ребенку, не достигшему трехлетнего возраста.
– «Покончить с собой» означает… означает… стать лучше, – солгал я. – Кстати, тебе не станет лучше, если отдернуть занавески, открыть окно и впустить в комнату божий свет и свежий воздух? – спросил я у отца.
– Нет, нет, – захныкал он. Затем с интонацией Бланш Дюбуа добавил: – Нет, нет, я не люблю свет.
Я окинул взглядом комнату и понял, что маминого хаоса из книг, журналов, косметики и кремов в спальне больше нет. Единственный признак какой-либо индивидуальности – папин пузырек с транквилизаторами. Мои родители явно спали порознь.
– А вылезти из постели и поехать со мной на избирательный участок ты не желаешь? – любезно осведомился я.
Отец застонал и уткнулся лицом в стену. В среду 2 апреля 1997 года я заметил на его голове лысину размером с пятипенсовую монету, во время нашей последней встречи лысина была размером с диабетическое печенье («Маквитиз»).
Я решил предпринять попытку, дабы вывести наши отношения на новый уровень, – отныне стану разговаривать с отцом так, словно в нем нет ни капли фальши. Начал я с того, что отпихнул Уильяма и лег на кровать рядом с отцом. Похлопал его по костлявому плечу и произнес слова, которые на шоу Опры Уинфри сболтнул какой-то спец по семейной терапии:
– Мне жаль, что ты так несчастен, папа. Чем я могу тебе помочь?
Отец быстро повернулся ко мне лицом.
– Ты говоришь, как хренов консультант из магазина, – ответил он. – И мне тоже жаль, что я несчастен, Адриан, но знаешь, что сказал Фрейд по поводу счастья?
– Нет, – признался я, – я последователь Юнга.
Отец приподнялся на локте.
– Фрейд написал в «Ридерз дайджест»: «Для счастья нужны две вещи: Любовь и Работа», а у меня больше нет ни того ни другого.
Рот его скривился, и он снова уткнулся лицом в стену.
– Ну спасибо тебе, Джордж, – с едким сарказмом сказала мама. – Моя любовь, значит, не в счет, да? – В ее глазах стояли слезы, грозя хлынуть на щеки черной тушью. – Тони Блэр даст тебе работу, Джордж, а с любовью мы уж как-нибудь разберемся. – Она повернулась ко мне и понизила голос: – Под словом «любовь» он подразумевает секс. – Мама наклонилась и поцеловала отца в лысину. – Мы еще раз сходим к тому сексологу, правда?
Я встал и бочком направился к двери, жалея о том, что спровоцировал эту Опра-подобную семейную исповедь. Уильям протянул мне руку, и мы вместе вышли из комнаты, но, увы, я все-таки успел услышать слова отца:
– Я не позволю, чтобы мне в хрен делали уколы, Полин.
– Кто такой Хрен? – заинтересованно спросил Уильям, когда мы спускались по лестнице.
Одна из «Спайс герлз» – по-моему, Эмма – гладила на кухне юбку размером с почтовую марку какой-нибудь африканской страны. То была Рози, моя родная сестра.
– Как дела с домашними заданиями? – спросил я.
– С какими, на фиг, домашними заданиями? – хихикнула Рози.
Я счел своим долгом напомнить сестре о том, сколь важно серьезное отношение к экзаменам на аттестат о среднем образовании. Похоже, родители Рози слишком заняты реставрацией своей одряхлевшей сексуальности, чтобы позаботиться об образовании дочери. Но не добрался я и до середины своей речи, как Рози вышла из себя и швырнула утюг на гладильную доску. Сквозь шипение пара она прокричала:
– Расслабься, чувачок, у меня с этими трехаными экзаменами все схвачено, понял?
– Прошу тебя, – сказал я, – не ругаться в присутствии Уильяма.
– «Треханый» – это не ругательство, скотина ты долбанутая, – сказала Рози.
Нарочито спокойным тоном я указал ей, что утюг вот-вот прожжет так называемую юбку. Рози схватила утюг и поставила его на попа. Облако пара окутало ее лицо, и я вспомнил ужастик о женщине-убийце, которая озверела в нью-йоркской сауне.
Я смотрел, как сын уплетает третью миску кукурузных хлопьев, и пытался вспомнить, был ли и я в подростковом возрасте таким же несносным, как Рози. Но честное слово, дорогой Дневник, у меня нет сомнений, что я был жизнерадостным парнишкой, вежливым, внимательным и крайне общительным. И несмотря на то что никогда не получал помощи от родителей (ни энциклопедий, ни настольной лампы), я совсем недурственно сдал экзамены на аттестат о среднем образовании: пять экзаменов на «удовлетворительно с плюсом».
Покончив с воспоминаниями, я позвонил в компанию «Некст» и заказал по их каталогу брюки из защитной ткани. После чего еще раз звякнул Найджелу на мобильник и попросил доставить мне брюки вместе с маминым красным брючным костюмом.
– А как насчет пододеяльника и пары наволочек? – спросил Найджел.
Я заверил его, что с постельным бельем у меня все в порядке, и сказал:
– Обязательно проверь размер брюк: тридцать два дюйма в талии, тридцать один дюйм – обхват ноги.
Я услышал, как Найджел переключает скорость, после чего он, не попрощавшись, дал отбой.