Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964
Шрифт:
Реакция Хрущева
Около 10 часов утра Президиум получил из американского посольства копию речи Кеннеди. Новости оказались лучше ожидаемых. Хрущеву и Малиновскому не надо было менять инструкции Плиеву: вторжение не грозило. В своей речи Кеннеди сказал, что обратится в ООН и ОАГ с заявлением о наступательном характере ядерных ракет на Кубе, угрожающем миру в Западном полушарии. Хрущев не видел причины, почему в свете обращения Кеннеди ему следовало менять стратегию размещения ракет на Кубе. Советский Союз имеет право делать на Кубе то же, что США в Турции, Италии и даже в Англии, где размещены американские ракеты «Тор». Советский лидер был полон решимости.
На 22 октября 30 кораблей направлялись на Кубу, включая «Александровск», с грузом ядерных боеголовок, и четыре корабля
Заметки, сделанные Хрущевым на этом судьбоносном заседании, свидетельствуют о консенсусе по поводу действий на Кубе: «Четыре подлодки пусть идут, а „Александровску“ следует направиться в ближайший порт». Но было слишком поздно предпринимать какие-либо действия относительно остальных судов. Кремль хотел, чтобы четыре судна с ракетами — «Альметьевск», «Николаев», «Дубна» и «Дивногорск» — продолжали движение. Однако во избежание риска столкновения с ВМС США советское руководство решило дать приказ остальным судам, которые «не дошли еще», вернуться в СССР{17}.
Решение дать возможность «Александровску» и подводным лодкам прибыть на Кубу было не просто признанием опасности нахождения более 60 термоядерных головок в море вблизи от ВМС США. Это также свидетельствовало об озабоченности Хрущева судьбой операции «Анадырь». Нужно ли Советскому Союзу продолжать развертывание дивизиона стратегических ракет на Кубе? Отказаться от ранее принятых решений в Кремле не спешили.
Теперь вероятность войны была очень велика, и Президиум принял решение привести советские войска и армии стран Варшавского договора в состояние повышенной боевой готовности. Все отпуска отменяются, и солдаты, готовящиеся к демобилизации из ракетных войск стратегического назначения, войск ПВО и подводного флота, остаются на боевом посту до особого уведомления. Малиновский направил приказ Андрею Гречко, командующему войсками Варшавского договора, который немедленно «созвал офицеров — представителей стран Варшавского договора и дал указание о проведении ряда мер по повышению боевой готовности войск и флотов, входящих в состав Объединенных вооруженных сил»{18}.
Хрущев должен был подготовить два важных послания: Кеннеди и Кастро. Он считал, что ответ Кеннеди следует выдержать в угрожающем и одновременно дерзком тоне. Осудив блокаду как нарушение международных норм ведения войны, Кремль пригрозил Кеннеди тем, что советские суда могут и не соблюдать линию карантина. Москва также продолжала утверждать, что советское оружие на Кубе «предназначено исключительно для оборонительных целей». Хрущев, по его словам, чувствовал, что США абсолютно непонятны мотивы размещения ракет на Кубе{19}.
Кастро было направлено успокаивающее письмо. Хрущев информировал его, что Москва не намерена отступать. Напротив, советское правительство подготовилось к любой неожиданности. Он хотел довести до сведения Кастро, что в свете речи Кеннеди даны инструкции Плиеву «быть в полной готовности», и войска в Советском Союзе также приведены в состояние готовности. Хрущев не был вполне откровенен с кубинским лидером. Он не упомянул о решении урезать поставки по проекту «Анадырь», а также о том, что Кремль заранее знал о готовящемся выступлении Кеннеди, но не уведомил об этом Гавану{20}. Он не хотел вызывать у Кастро сомнения по поводу обязательств СССР в отношении Кубы.
Этой ночью Хрущев не поехал домой. «Я спал на кушетке в кабинете, не раздеваясь, — позже вспоминал он. — Я был готов к любым плохим новостям в любой момент и хотел отреагировать на них немедленно»{21}.
Реакция советского посольства в Вашингтоне
Через несколько часов после объявления Кеннеди блокады Кубы посольство СССР в Вашингтоне подготовилось к войне. Глава резидентуры КГБ в Вашингтоне Александр Феклисов телеграфировал в Москву, что «уничтожит всю оперативную
Георгий Большаков наблюдал, как вашингтонская полиция занимает позиции вокруг советского посольства. «Блокада началась», — сказал один из сотрудников ГРУ, выглянув в окно{23}. Большаков имел моральное право спокойно наблюдать за происходящим. С апреля 1961 года он был в центре советско-американских отношений. Годом раньше он и Роберт Кеннеди обменивались посланиями, которые предотвратили перерастание напряженности в Берлине в войну. После формальной встречи 5 октября он больше не виделся с Генеральным прокурором. Более того, согласно полученным инструкциям он должен был убеждать американцев, что акции на Кубе носят чисто оборонительный характер, то есть прямо противоположное тому, что утверждал Кеннеди.
Ожидаемый телефонный звонок раздался на следующий день после речи Кеннеди. Журналист Фрэнк Хоулмен просил о встрече. Большаков некоторое время не видел корреспондента газеты «Дейли ньюз», но он знал, что Хоулмен не просто хочет поболтать.
У Хоулмена была серьезная миссия. Кто-то из сотрудников Генерального прокурора, а может и сам Роберт Кеннеди, хотел использовать Большакова для прощупывания позиций Кремля относительно политического решения кризиса. Роберт Кеннеди и его сотрудники, пояснил Хоулмен, считали, что ракеты на Кубе являются «своеобразным ответом на создание баз США в Турции и Италии». «В связи с этим, — сообщал Большаков начальству, — Роберт Кеннеди и его друзья считают возможным обсудить следующую сделку-компромисс: США — ликвидируют свои ракетные базы в Турции и Италии, а СССР — на Кубе». Действительно, за два дня до этого Роберт Кеннеди обсуждал со своими сотрудниками возможности политического решения кризиса, включая ликвидацию «Юпитеров». Заметки об этой необычной встрече Большаков закончил осторожным сообщением, что Роберт Кеннеди, со слов Хоулмена, считал, что «условия такой сделки можно обсудить не в обстановке взаимных угроз, а спокойно»{24}.
Вероятно, по просьбе президента или по собственной инициативе Чарльз Бартлетт также передал в первые напряженные часы кризиса Большакову, что Белый дом рассматривает вероятность компромисса, считая возможным отказаться от ракет «Юпитер»{25}.
Советское посольство имело веские основания полагать, что по крайней мере высказывания Хоулмена и Бартлетта отражают официальную позицию о отзыве ракет «Юпитер» для ликвидации кризиса. В это утро американская пресса была полна различных предположений о возможном дипломатическом пути решения проблемы. Резюмируя принципиальную позицию наиболее известных ученых мужей от внешней политики для сообщения Шарлю де Голлю, 23 октября посол Франции в США Эрве Альфан пояснял, что Макс Френкел и Джеймс Рестон из «Нью-Йорк таймс» рассматривают возможность некой компенсации для России, вероятно, уступки по Берлину. «Однако я заметил, — сообщает Альфан, — иную позицию Уолтера Липпмана, который привлекает внимание к тому факту, что ракеты средней дальности США в Турции чрезвычайно осложняют позиции Кеннеди»{26}. Тем временем администрация также собирала мнения своих союзников относительно сделки Куба-Турция. Госдепартамент направил телеграмму делегации США в ООН с просьбой выяснить реакцию Турции{27}.