Адвокат амазонки
Шрифт:
– Я сделал все, что мог, – продолжал сокрушаться он. – Поговорил с заведующим, и тот заверил меня, что с Вероникой будет полный порядок. Я даже пожертвовал деньги больнице (это все притом, что у нас в стране лечение онкологических больных бесплатно!). Что прикажете мне делать теперь? Сесть и смотреть в палате привезенный мной телевизор?
В общем, он ушел, а я не поленился пойти в дальнее крыло больницы, откуда была видна парковка для посетителей. Ярослава уже ждала небольшая компания людей, одетых для пикника. Я порадовался, что окна Вероники выходят на другую сторону.
Поздно вечером я появился у нее. Услышав скрип двери, она резко обернулась, должно быть, рассчитывая увидеть кого-то другого. На ее лице отчетливо отразилось разочарование, и она не пыталась его скрыть.
– А-а, Виталик! – сказала она. Называть меня, как маленького мальчика, вошло у нее в привычку. Но я был не в обиде. –
– Нет, я принес кое-что другое, – сказал я и протянул ей карандашный набросок. На нем была изображена отважная всадница с развевающимися за спиной волосами. В руках она держала лук. Ее лицо было сосредоточенным и очень красивым. Мне удалось передать отчаянную решимость женщины, иногда, как мне казалось, граничащую с безрассудством.
– У нее одна грудь? – спросила Вероника недоуменно.
– Так и есть, – подтвердил я. – Это амазонка. Для того чтобы женщина-воин могла держать лук, девочкам в раннем детстве удаляли правую грудь. Даже само слово «амазонка» в переводе означает – без груди. Конечно, это слабое утешение, но...
Она остановила на мне свой долгий взгляд. В нем не было больше холодной надменности, которая так поразила меня в первый день. Ее глаза цвета шоколада излучали живое тепло.
– Зачем ты это делаешь, Виталик? – спросила меня она. – Тебя кто-то об этом просил? Я имею в виду, ухаживать за мной...
Я вспомнил о нашем разговоре с Непомнящим в ту душную майскую ночь.
– Никто меня не просил. Не путайте меня с бойскаутом. Я – взрослый, самостоятельный мужчина, и если я нахожусь с вами рядом, то это только потому, что мне этого хочется.
В тот же день деньги Ярослава я передал в фонд нашей больницы...»
Глава 7
В ночь перед началом процесса Дубровской не спалось. Она прокручивала в голове возможные варианты защиты, и ни один из них не казался ей сейчас безупречным. Тем более что речь шла о суде присяжных, о котором ей до этого времени доводилось только читать. Сейчас ее удивляло собственное безрассудство, с которым она позволила втянуть себя в уголовное дело. Ей казалось, что процесс непременно закончится провалом. Да, это обязательно случится, если они представят присяжным сказку о любви молодого врача к смертельно больной женщине, да еще значительно превосходящей его годами. Конечно, эту мелодраму ей не потянуть, и Лиза поняла это теперь с неотвратимой ясностью. Ну, с чего она вдруг решила, что суд присяжных – лучший вариант? Профессиональный судья мог решить дело без лишних эмоций, на основании закона, и в этом случае позора было бы меньше.
Андрей, безмятежно спавший рядом, не мог, конечно, заметить душевных терзаний жены. Она ворочалась всю ночь, несколько раз брала в руки будильник, чтобы определить, который час. В конце концов она встала в половине шестого, понимая, что больше все равно не заснет. Потом она долго и методично отбирала одежду для процесса, стараясь понять, какое впечатление она должна произвести на присяжных. Ей не следовало казаться слишком юной, поскольку слова молодого человека, даже слишком умные, людьми воспринимаются со снисхождением. Поэтому Лиза отвергла модные легкомысленные наряды, в которых она выглядела эффектно и молодо, но недостаточно солидно. По закону присяжным никак не могло быть меньше двадцати пяти. Не хватало еще, чтобы ее воспринимали как яйцо, вздумавшее учить взрослых мудрых куриц. Ставка на сексуальность тоже была опасна, так как слишком откровенный и соблазнительный вид мог раздражать женщин-заседательниц. Мужчины же, отдав должное ее груди и безупречной линии ягодиц, сосредоточились бы на словах прокурора. Все-таки стереотип, что красивые женщины не бывают умными, слишком силен. Таким образом, все юбки выше колена и блузки с соблазнительным декольте были забракованы и отложены в сторону. Дубровской нужно было, чтобы ее воспринимали как профессионала – умную и серьезную женщину. Поэтому в конце концов она остановила свой выбор на костюме кремового цвета, решив надеть под низ шелковую блузку цвета слоновой кости с воланом на груди. Бежевые туфли и сумка в тон – вот, в принципе, и все. Вид молодого процветающего адвоката хорошо бы дополнили очки (для солидности, конечно), но Лиза их не носила. Ей было известно, что некоторые ее коллеги с отличным зрением решали этот вопрос просто: заказывали себе очки без диоптрий. Но это казалось ей смешным и немного напоминало детство, когда она, играя в доктора, надевала на себя купленные в цирке очки. К ним прилагались еще розовый пластиковый нос и черная щетка усов.
Оглядев себя в зеркале, Лиза осталась довольна. Жаль только, что ее внутреннее состояние совсем не соответствовало внешнему виду. Сердце трепыхалось, как птица в силке. Дубровская опасалась,
Ровно в девять часов она была уже в суде и, отметившись в канцелярии, отправилась в зал заседаний. Он располагался на втором этаже и, судя по количеству дверей, ведущих в коридор, был очень большим. Перед входом она заметила только судебного пристава, и тот, кивнув, позволил ей войти. Было еще рано, и участники процесса не заняли свои места. Скамья для присяжных пустовала, но двенадцать кресел, поставленных в два ряда, выглядели пугающе и напоминали Елизавете о том, что вместо одного судьи, вариант с которым они отвергли, даже не обдумывая, их дело будет решать дюжина людей. Место для профессионального судьи располагалось в центре, на возвышении, за большим столом под развернутым триколором. Наверху, едва ли не под самыми сводами высокого помещения, находился балкон для прессы, откуда журналисты могли следить за ходом процесса. На столах у судьи, защитника и прокурора, а также на трибуне свидетелей стояли микрофоны. Это было сделано не напрасно, потому что охватить голосом зал, под потолком которого вполне могли парить птицы, было не под силу человеку даже с мощью легких Левитана.
Весь этот судебный антураж отнюдь не добавил Елизавете смелости, и она почувствовала новую волну страха. Ей хотелось оказаться в уютном зале, где проводилось предварительное слушание. Там все предметы находились едва ли не на расстоянии вытянутой руки, а обсуждение серьезных вопросов больше походило на домашние посиделки. Здесь же все было масштабно, официально, и адвокат уже чувствовала, как на нее давят со всех сторон обшитые деревом стены, а сверху безжалостно плющит потолок, далекий, как своды храма. Ее размышления прервал конвой. Мужчины в серой форменной одежде проверили скамью, где должен был находиться подсудимый. Не обнаружив ничего подозрительного, они ввели в зал Бойко. Его поместили за высокое пуленепробиваемое стекло, которое с недавних пор заменило в суде решетки. С него сняли наручники, и, повернувшись к залу, он первым делом нашел глазами своего защитника. Виталий выглядел неплохо. Во всяком случае, если бы Лиза встретила его в коридоре, ей вряд ли пришло бы в голову, что этот молодой человек с чистым светлым лицом и мягкой улыбкой привлечен к суду по обвинению в убийстве. Он улыбался ей, видимо, не понимая, какие душевные муки испытывает сейчас его адвокат.
«Бог мой! Он мне доверяет, – в панике думала Дубровская. – Он считает меня профессионалом, а ведь я даже не подумала сказать ему, что не имею опыта работы в суде присяжных». Она не открыла ему правду, а ведь в ней не было ничего постыдного. Многие маститые адвокаты, проработавшие в судах не один десяток лет, не имели дел с присяжными. Почему тогда она промолчала? Быть может, все было так же, как в случае выбора ею костюма? Ей хотелось соответствовать тем лестным отзывам, которыми Виталий наградил ее в своем письме. «Успешный адвокат», «последняя надежда». Да, Дубровской чертовски хотелось быть такой! Она желала быть опытнее, умудреннее, удачливее, чем была на самом деле. «Быть, а не казаться» – совсем не ее девиз. Это было печально, но дороги назад не имелось. Судья не зря предупреждала, что их выбор на предварительном слушании является окончательным, а значит, для них роковым. Вот если бы у Елизаветы сейчас случился приступ аппендицита... Но аппендицит ей вырезали в семнадцать лет, аккурат перед вступительными экзаменами в институт. Сердечного приступа было ожидать еще рано, не по годам, да и не особо, конечно, хотелось.
Уверенной походкой прошел к своему месту прокурор, не преминув улыбнуться ей какой-то медленной, как показалось, коварной улыбкой. Вот он точно не мучился долго с выбором костюма, надев синий форменный мундир со знаками отличия. Он положил перед собой бумаги, аккуратно разделив их на стопки, и опять улыбнулся Лизе.
– Волнуетесь? – спросил он. – Это правильно...
– Еще чего! – фыркнула Дубровская, ощутив себя ребенком, привыкшим противоречить взрослым. Почему она не призналась, что волнуется? Разве прокурору не знаком досудебный мандраж?
– Встать! Суд идет, – объявил пристав.
Участники поднялись со своих мест. Из-за двери показалась невысокая фигура судьи с томами уголовного дела под мышкой. Фалды его черной мантии развевались, когда он шел, и напоминали Дубровской сейчас крылья большой черной птицы, приносящей несчастья. Это был судья Глинин, мужчина средних лет и абсолютно посредственной внешности. Но при этом он считался одним из самых крутых профессионалов суда – он снискал себе славу умного и хитрого стратега, сочувствующего стороне обвинения.