Адвокат вольного города 8

Кулабухов Тимофей

Толпа безмолвствовала.

— Значится, объясняю. Жильцам дома, глубоко всеми уважаемым, между прочим, людям, некоторые из которых приходятся тёщами нашему начальнику участка, оченно не ндравятся ваши посиделки тут. Поэтому те из вас, кто не задержан, — он ткнул мне под нос увесистой дубинкой и сделал жест, чтобы я принял вертикальное положение, — сейчас шустро собирают своё барахло и аллюром уматывают. Понятно или есть какие-то вопросы дурацкие? А то я страсть как люблю отвечать на дурацкие вопросы! У меня и арх…ху…мент весомый имеется! –начальник

патруля качнул своей дубинкой. — Ну ладно, может в следующий раз…

Меня парой пинков загнали в нечто подобное колонне арестантов и полицейские повели нас, даже не надевая наручники — в участок.

…

Давненько меня не арестовывали. Собственно, такое вообще было ещё в годы моей юности, я тогда был студентом.

Студентам юрфака при СССР в милицию попадать было категорически нельзя. Милиционеры писали короткую бумагу с описанием допущенных подвигов, после чего деканат отчислял героя событий со всеми потрохами.

Мы попались за игрой на гитаре, сопровождаемой портвейном на окраине городского парка.

Была облава, один из советских генсеков любил это дело и считал, что для построения коммунизма нужно повысить цены на водку, вырубить виноградники и гонять пьющую часть населения, которая, вероятно и мешала перестройке и светлому будущему.

Так попались и мы. Компания была разношёрстная, часть знали друг друга и были людьми, как сейчас говорят, тёртыми. Мы остались стоять и дали себя задержать без всяких фокусов.

Часть сбежала.

Дружинники погнались за ними, что дало возможность двоим из нас свинтить (у одного мама была заведующая библиотекой, ей нельзя было скандала, у другого папа профессор). Мы двое их прикрывали. Конечно, дружинники заметили, что нарушителей стало меньше, но вида не подали, не желая выставлять себя дураками.

Нас отвели к «стакану», то есть милицейской опорной точке и составили протоколы. Будучи людьми, несмотря на употреблённый портвейн, разумными, мы не стали говорить, что являемся студентами юрфака, а стройно (успели договориться) соврали, что работаем в отделе механизации соседнего совхоза «Комсомолец».

Студбилетов у нас, само собой, при себе не было.

Что характерно, не было вообще никаких документов (такие были времена), однако свои ФИО мы назвали честно, адреса указали домашние.

Нас поругали, выписали штраф (не помню, сколько это было по деньгам) и пообещали направить бумагу на работу.

А мы в лицо ответили, что нас не уволят, потому что дураков работать в сохвозе было и так немного, чтобы из-за пьянки кого-то выгонять.

На этой нейтральной ноте нас, изрядно протрезвевших и голодных, отпустили спустя почти пять часов мытарств (на составление протокола была большая очередь и в приоритете были те, кто подрался с дружинниками, а один кадр ухитрился сорвать погон с милиционера, что грозило ему серьёзными карами).

Словом, хотя юрист в массе своей работу полиции с этого конца не видит, чуть

что в бутылку он не лезет, потому что это может быть чревато.

…

— Фамилия!

— Моя Нгома! — преданно выпучив глаза, ответил я полицейскому, тот сверился с лежащим перед ним паспортом.

— Это имя, придурок.

— Моя Нгома. Студент. Не понимать.

— Так он же из этих, учёных, бошками копчёных. Ну, в академии, которые, — пояснил ему напарник.

Оформляли нас не те полицейские, что «брали», поэтому что они напишут в протоколе, я представлял себе с трудом, если вообще что-то напишут.

— Пил?

— Не понимать!

— Хренов, чё?

— Запирай его в камеру, потом разберёмся.

Меня обыскали, отняли шнурки и ремень, перстень мой по привычке спрятался, и наградив парой пинков, отвели в камеру с красным номером «2».

Дверь была обита жестью и запиралась на массивный засов, я дал себя покорно отвести и затолкать.

В камере было темно, она была длинная как кишка, но привыкающими к полутьме глазами мне удалось разглядеть десяток двухуровневых нар по обе стены, а на них большое количество людей.

— Вечер в хату, арестанты, — на пробу поздоровался я.

— Ой, кого это к нам ветром с воли занесло! — с нар выпрыгнул лысый с частично отсутствующими зубами неприятный тип и решительно направился ко мне.

Вообще полицейский околоток — это не то же самое что тюрьма или каторга.

Каторга — это в первую очередь вид наказания, правда так как он самый массовый, то и каторг в империи и республике больше всего.

Суд назначает, сколько лет каторги должен отбыть наказанный и его направляли «отбывать», а если точнее, то работать, потому что каторга — это тяжёлый труд.

Каторжане работали на приисках на Изнанке или на Лице, на севере, в горах, в степи и так далее.

Кормили плохо, но много, работа была изматывающей, но режим не жестоким. Каторга не ставила себе цель никого перевоспитать, она просто нещадно эксплуатировала заключённых к прибыли своего начальства.

Тюрьма как таковая, в Кустовом была одна и сидело там от силы двести пятьдесят (несмотря на общее количество криминальных элементов) человек. Тюрьма отличалась тем, что там не работали. В тюрьме именно что «сидели». И это всё, что делали заключённые, но будет ошибкой считать, что такое наказание легче перенести.

На каторге давали учиться, читать, играть, покупать в лагерной лавке нехитрые сладости и прочие товары. На каторге, как это ни странно, платили мизерную зарплату (которую отнимали криминальные авторитеты), там можно было развлекаться, словом режим, несмотря на труд, был сравнительно мягким, а жизнь наполнена событиями.

В тюрьме человека помещали в тесную камеру, по одному, по два или по восемь человек и находиться там, и ждать три прогулки в неделю по полтора часа (в любую погоду, строго по графику) было единственным развлечением.