Аэроплан для победителя
Шрифт:
— Что это за способ? — спросил Николев, глядя на девушку с неизъяснимой преданностью.
— Если вы не побоитесь…
— Ради вас!..
Он не любил Танюшу — он только собирался полюбить. Все женщины труппы в его глазах были прекрасны — и роскошная Терская, и изящная Селецкая, и загадочная Генриэтта Полидоро. Эстергази — и та имела особую прелесть, которую Енисеев как-то назвал варварской; и что же? Эта прелесть тоже могла глядеться соблазнительной. Танюша была ближе прочих по возрасту и отношению к жизни. Алеша тоже любил спорт, вот только велосипеда с собой не привез — он был наслышан о прекрасных рижских велосипедах фабрики Лейтнера и собирался на днях сделать эту важную покупку. Он, как и Танюша, был без ума от «Принцессы Грезы», мечтал сыграть роль Бертрана и даже шоколад, названный в честь славной ростановской пьесы, покупал принципиально, хотя от других сортов, с иными названиями, этот совершенно не отличался.
— Ради меня, да, — сказала Танюша, — и я смогла бы оценить ваш благородный поступок, если бы…
— Если бы — что?..
— Если бы вы его совершили!
— Так я же готов!
— Правда?
— Правда!
— И ни разу не пожалеете?..
— Нет, ни разу!
Но она, меняя главный вопрос то так, то этак, добивалась от него этих «да!», «правда!», «конечно!» еще чуть ли не полчаса.
Отродясь у Алешеньки Николева не случалось таких взрослых разговоров с дамами. Он, идя с Танюшей куда-то в сторону Дуббельна, а может, уже и миновав Дуббельн, уже приближаясь чуть ли не к Ассерну, напрочь забыл, что с этой самой девицей в перерывах между репетициями «Елены Прекрасной» лазил через забор, чтобы тайком от взрослых взять у уличного сбитенщика по стакану горячего, сладкого и пряного до такой степени, что продирал не хуже водки, напитка. Про обед он тоже благополучно забыл.
Во всяком случае, дачники пропали, пляж стал пустынным, здания купален сменились уже торчащими из-за дюн камышовыми крышами рыбацких домов, а на самих дюнах сохли на ветру распяленные на кольях сети и лежали на берегу длинные лодки. Пахло дымом — при каждом хуторе имелась обязательная коптильня, и как раз началось время ловли камбалы.
— Госпожа Зверева стала самостоятельной, когда в первый раз вышла замуж, — сказала наконец Танюша. — Родители уже не могли ею командовать, а супруг, говорят, наоборот, одобрял ее увлечение. И всякая девушка, выйдя замуж, уже не должна слушаться родителей.
— Это верно, — согласился Николев. — Нам, мужчинам, легче — если мы покидаем дом, наша репутация не портится, а вот если девушка убежит…
Он сам как раз и сбежал из дому ради всемирной славы.
— Да, вот именно! — согласилась Танюша. — Вы все понимаете! А мне и бежать-то невозможно. Ведь все, что мне нужно, летное поле, аэропланы и даже школа, — все это в Зассенхофе. А там она, если я убегу, сразу меня найдет…
— Вам надо было сохранять свою страсть в тайне, — поучительно сказал Николев.
— А если скрыть невозможно? — и Танюша вновь заговорила с прежней пылкостью о небе, о «фарманах», о полете через Балтику и о том, как она, паря над волнами, будет петь и смеяться.
— Но что, что я должен сделать для вас?!
Слово «должен» Танюше понравилось.
— Как? Вы все еще не догадались?
— Нет…
— Но ведь у меня только один способ вырваться на свободу, чтобы поступить в летную школу… Только один, понимаете?
— Отчего вы не хотите прямо назвать его?
— Мне стыдно…
И ему пришлось чуть ли не на коленях умолять, чтобы она шепотом произнесла:
— Это законный брак…
Сперва Николев пришел в полнейшее смятение. Законный брак был для него событием, столь же отдаленным во времени, как собственные похороны.
— Тамарочка… — прошептал он.
— Алеша, я знала, что вы мне истинный друг! Милый, дорогой, вы меня спасете из этого ада!
Назвать адом Танюшину жизнь под материнским присмотром мог бы только круглый дурак: Терская почти не сковывала дочкиной свободы, не жалела денег на ее наряды, даже велосипед купила по первой просьбе. Но у Николева от удивительной беседы в голове помутилось, и он вдруг понял, что девушка, которую лишили возможности сверзиться с пятидесятиметровой высоты и сломать себе шею, воистину ощущает себя в аду.
— Да, Тамарочка, я спасу вас! — сказав это, Николев ощутил бешеный прилив гордости от сознания своего благородства. Опять же, и девушка была прехорошенькая.
— Это нужно будет свершить тайно, глубокой ночью!
— Да, конечно!
Николева осенило — у него появилась невеста, настоящая невеста, и теперь-то уж можно ее поцеловать. На пляже никого, кроме рыбацких псов, не было, он еще на всякий случай огляделся и быстро чмокнул Танюшу в щеку. И она его тоже чмокнула — предвкушая, как изобразит это смехотворное событие в своем дневничке.
Потом они стали выбирать церковь для своего венчания.
Православный храм в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы был построен для нужд знатных дачников неподалеку от Майоренхофа, в Эдинбурге. Туда актрисы уже ходили, заказали молебен об успешных гастролях. Церковь была красивейшая, хоть и деревянная, украшена тончайшей резьбой, с высокими шатрами, с позолоченными главами. Какая девушка отказалась бы венчаться в столь милом храме? Но Танюша рассудила так — это очень хорошее место, и настоятелю храма не захочется лишних неприятностей на свою голову, если откроется, что он совершил браковенчание вопреки воле родителей жениха и невесты.
Была также Владимирская церковь в Дуббельне. И еще — деревянный храм в Кеммерне во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Нужно было выбирать меж ними.
Дуббельнская была ближе.
— Идем, Алеша! — Танюша огляделась и немного растерялась. — А где Дуббельн?..
Они высмотрели в дюнах рыбака, который на задворках своего жилища налаживал коптильню — рубил ольховые дрова, дававшие самый подходящий дым. Он немного знал по-немецки, так что сумел указать верное направление. Аромат вокруг его дома витал такой, что Алеша ощутил резкий и непобедимый голод. Когда речь о продаже копченой камбалы — общий язык находится скоро, опять же, Николев уже знал ее местное название «буты». Он взял этих «бутов» пять фунтов — и нежных, с мужскую ладонь величиной, плоских золотистых рыбок, и больших, с которых прежде, чем есть, следовало ободрать с одной стороны шкуру, годную на подметки. В придачу ему отдали за гривенник старую корзинку. Так что во Владимирский храм он явился с корзинкой в левой руке и с Танюшей, вцепившейся в правый локоть.
Батюшку они нашли в саду возле священнического дома, за вкопанным в землю столом. Отец Николай готовил проповедь и со всеми удобствами, на свежем воздухе, с большой кружкой пива для подкрепления духа, выписывал из старых книг нужные цитаты. На нем по случаю жары был помятый черный льняной подрясник.
— Батюшка, спасите меня! Только вы можете меня спасти! — воскликнула Танюша. — Я не хочу служить в театре! А они меня заставляют!
— Как — заставляют? — удивился батюшка.
— Моя родственница — актриса, она хочет, чтобы и я пошла тем же путем. Батюшка, я не хочу, я не могу! Я лучше утоплюсь! Мне не нужен театр, мне не нужны богатые покровители!