Аэроплан для победителя
Шрифт:
Лабрюйер невольно улыбнулся.
— Давайте начнем с меня, — предложил Стрельский. — Вот портсигар, держите, я только папироски выну. Вещица недорогая, серебряная, но важно сделать почин. Да держите же!
— Нет, — ответил Лабрюйер.
— Серебро для вас слишком дешево? — спросил, словно вырастая из кустов, Енисеев. — Господа, я тоже хотел спокойно покурить и невольно вас подслушал. Вы, Стрельский, отличный товарищ. Я тоже внесу вклад…
И Енисеев снял с пальца золотой перстень-печатку с тусклой и неразличимой, но, похоже, старинной
— Это ценная вещица, — заметил Стрельский. — Подарок прелестницы или фамильная роскошь?
— Выиграл в карты у одного балбеса. Думаю, вещица, которая пришла незаслуженно, вряд ли принесет удачу. А это для нее — лучшее употребление, — беззаботно сказал Енисеев.
— Вам зачтется, — пообещал Стрельский. — Лабрюйер, берите перстень. Вот уже начало положено. Потом съездим в Ригу, и коли не удастся продать — сдадим это добро в ломбард и забудем выкупить. Вы ведь знаете, где в Риге хорошие ломбарды?
Но Лабрюйер не протянул руки, вместо него перстень взял Стрельский.
— Знаю. Но пока мы строим прожекты — она в тюрьме. Ее нужно как можно скорее вызволить… — Лабрюйер насупился. — Я поеду к Сальтерну.
— Не делайте этого, — строго сказал Енисеев. — Сальтерн сейчас в аховом положении. Его тайна открылась, он может быть сочтен сообщником Селецкой.
— Как?! — изумился Стрельский.
— А так — может, он должен был забрать из беседки труп. Ведь Селецкая, заколов фрау Сальтерн…
— Это не она, — перебил Лабрюйер.
— Теоретически! Она некоторое время была в ужасе от собственной прыти, — преспокойно продолжал Енисеев, — а потом должна была что-то предпринять. На даче господина Кокшарова есть телефон, она могла прокрасться туда, телефонировать Сальтерну и попросить его спрятать тело. Только уверенная в помощи Сальтерна, она могла вернуться в свою комнату, а не пытаться самостоятельно утащить труп ну хоть в смородинные кусты. Почему Сальтерн этого не сделал — пусть докапывается сыскная полиция.
Стрельский, слушая, разглядывал гемму.
— Хорошо у вас в Москве играют, не по маленькой, — заметил он.
— Вы, Стрельский, пытаетесь понять, откуда я взялся на ваши головы, — хладнокровно ответил Енисеев. — Я обычный московский бездельник — как сказал всем с самого начала. Воспитан богатой маменькой в том понимании, что можно всю жизнь пропеть и проплясать для собственного удовольствия. В гвардию служить не пошел из-за слабого здоровья. Это чистая правда, доктора нашли у меня что-то непотребное в легких и в костях, точнее, в костной ткани. Говорят — нужно себя беречь, всякое падение грозит страшными переломами. Вот я и берегу себя. Служил по финансовой части, в банке, скучно это… Доходы позволяют обойтись без этой тягомотины. Увлекся вдруг театром, играл в домашних спектаклях, приятельствовал с актерами, один такой верный друг и сосватал меня господину Кокшарову. Я подумал — отчего бы не провести сезон на Рижском штранде? Все веселее, чем киснуть в Москве. Да еще должность Аякса. Моя истинная болезнь — скука, господа, всеобъемлющая и глобальная скука. «Прекрасная Елена» меня порядком развлекает.
— Так вы могли бы и побольше дать на спасение Селецкой? — осведомился старый актер.
— Мог бы, пожалуй. Давайте-ка соберите в труппе, сколько возможно, и найдите адвоката. Когда станет ясно, во сколько все это обойдется, я, пожалуй, добавлю недостающее.
Сказано это было уж слишком свысока.
— Не нужно адвоката. Я эту братию знаю — он три шкуры с нас сдерет, чтобы в итоге внушить суду, будто Селецкая убила соперницу в состоянии помешательства и заслуживает легкого наказания. А она не убивала, — заявил Лабрюйер.
— Вы беретесь это доказать? — ухмыльнулся Енисеев.
Ответ последовал не скоро. Лабрюйер смотрел на носки своих светлых летних туфель. Что-то его сильно беспокоило, он кривил рот и кусал губы. Стрельский с большим любопытством наблюдал за его мимическими экзерсисами.
— Если Селецкая не убила эту проклятую немку, значит, ее убил кто-то другой, — вдруг сказал Лабрюйер.
— Сложное умозаключение, — усмехнулся Стрельский. — Весьма!
— Он прав, тут уж не поспоришь, — такой же ехидной усмешкой ответил старику Енисеев.
— Будем мы исходить из того, что Селецкая невиновна? — сердито спросил Лабрюйер. — Или смиримся с тем, что ее назначили убийцей? Я, между прочим, ничего от вас не прошу и никакой вашей помощи не ожидаю. Вы свободны, господа. А я займусь делом…
— До ближайшей возможности приложиться к бутылке кюммеля, — заметил Стрельский. При необходимости он мог изобразить и суровый тон. — Господа, я предлагаю не валять дурака поодиночке, а в складчину нанять для Валентиночки адвоката. Это самое разумное, что мы можем сделать. Остальное чревато склокой с полицией, а она нам вовсе не нужна.
Стрельский имел в виду, что самостоятельное расследование этого дела привлечет внимание сыскной полиции и будет прервано самыми жесткими мерами.
— Нет, — отвечал Лабрюйер. И Енисеев очень внимательно посмотрел на него.
В самом деле, до сих пор собрат Аякс во всех подвигах шел у него на поводу, время от времени комически возмущаясь результатом; Лабрюйер, например, не мог понять, как вышло, что он ночью оказался в купальне, одетый в дамский плавательный саржевый костюм с ленточками и кружевными оторочками. Но, оказывается, этот пьянчужка умел сказать «нет».
— Молодые люди, без адвоката не обойтись, — настаивал Стрельский.
— Это будет рижский адвокат. Вы не знаете рижан — он попытается защитить Селецкую, но всей душой будет против нее, и у него ничего не получится, только вместо десяти лет каторги добьется пяти. Она здесь — чужая, а чужих рижские бюргеры не любят, — объяснил Лабрюйер. — Самое разумное, что мы можем сделать, — это собрать доказательства невиновности Селецкой. Нужны серьезные доказательства, чтобы противопоставить их орудию убийства и веской причине.