Аэроплан для победителя
Шрифт:
Актрисы же видели, что владелец концертного зала их понимает, и откровенно спрашивали его о кавалерах: женат, овдовел, давно ли вдовствует?
— А вот, кстати, отменный жених идет, — шепнул Маркус. — Эрнест фон Сальтерн. По рижским понятиям, конечно.
— Так ведь уж женат, — ответила Селецкая.
Действительно, совсем близко под руку с высоким представительным господином, имевшим лицо свежее и моложавое, с аккуратной бородкой и щегольскими подкрученными усиками, шла дама средних лет, которую издали можно было счесть красавицей. Вблизи же было видно, что она безуспешно борется с мелкими морщинками, которые сеточкой легли на ее правильном, даже точеном лице. Шея тоже выдавала возраст дамы — Терская с Селецкой, переглянувшись, одними взорами сообщили друг другу: да ей, бедняжке, уж под пятьдесят…
Но стремительные взоры вместили в себя не только математические рассуждения. Они были — как спрессованный в единый миг диалог: «У него красивые глаза. — Голубые. — Мужчина видный и плотный. — Котелок ему не к лицу. — Одевается у прекрасного портного. — Этот тебе не по зубам. — И тебе не по зубам».
— Нет, это его сестрица, — сказал Маркус, — вдовушка, Регина фон Апфельблюм. Он ее выписал к себе из Дюссельдорфа, чтобы вести хозяйство. Сам он также вдовец.
— Старшая сестрица? — невинно осведомилась Терская.
— А может, и младшая. А что завидный жених — сейчас объясню. В Риге населения примерно двести восемьдесят тысяч человек — с Петербургом не сравнить. Но право участвовать в муниципальных выборах имеют три тысячи человек с небольшим. Ценз — недвижимость на сумму более ста тысяч золотых рублей. Так что у нас, изволите видеть, своя финансово-земельная аристократия.
— Воображаю, какие нравы у здешних баронов, — в голосе Терской было отчетливое высокомерие. — Как у их тупоголовых предков, поди…
— А вот и ошибаетесь. Эти избиратели — публика просвещенная и либеральная, — вступился за земляков Маркус. — Знаете ли, что более десяти лет назад эти потомки баронов выбрали городским головой англичанина? Георга Армистеда? И не прогадали — при нем Рига просто процветает. Так вот, фон Сальтерн — один из трех тысяч.
Если бы Кокшаров в этот миг видел лицо Терской, он сильно бы пожалел о решении вывезти актрис на ипподром. А на лице было написано примерно такое: ах, если бы удалось из подруги антрепренера, который никогда не заработает настоящих денег, стать супругой богача!
Терская по-своему привязалась к любовнику — он сделал ее примадонной труппы и позволял блистать, пусть и в провинции. В ее возрасте это было неплохо. Но если подумать о будущем… В свое время она не захотела женить на себе Кокшарова — все думала, что вот-вот найдет что-нибудь получше. А теперь заводить речь о браке значило сразу проститься со званием примадонны — вон, Селецкая спит и видит, как бы спихнуть Терскую с трона, и костлявая Генриэтка Полидориха тоже на все готова. Причем обе моложе Терской чуть ли не на десять лет, и Кокшарову это прекрасно известно. Недвижимость на сто тысяч золотых рублей… И ведь, наверно, не только недвижимость…
Но показывать Кокшарову свой интерес к рижскому богачу Терская не желала. Она даже повернулась в другую сторону — не к сараям, в которых держали аэропланы, а к конюшням. Ипподром продолжал оставаться ипподромом, и там устраивали конские бега, а некоторые рижане держали в конюшнях собственных своих лошадей — под присмотром опытных конюхов.
Лошадники делали вид, будто их авиация не волнует. Солитюдский ипподром был за городской чертой, окружали его мызы, сады и огороды, меж которыми простирались пустые проселочные дороги — разве что телега проползет или местный житель провезет на тачке навоз для соседского огорода. Эти дороги были удобны для конных прогулок — тем более что на солитюдском ипподроме состязались лошади не рысистых, а скаковых пород, и им были полезны прогулки в малознакомых местах с тщательно продуманным распорядком шага, рыси и галопа.
Поскольку сам ипподром был занят авиаторами и публикой, конники как раз и собирались для такой прогулки. Несколько мужчин и две дамы, одетые по-мужски, уже сидели в седле. А один лихой наездник показывал на своем скакуне фигуры венской школы езды. Прекрасно выезженная лошадь делала правильные лансады и кабриоли, вовремя поджимая задние ноги. Всадник сидел на коне как приклеенный. И Терская, сперва просто желавшая отвлечь внимание Кокшарова от фон Сальтерна, всерьез залюбовалась наездником.
Мужчины обратили на него внимание поневоле, но оценили мастерство.
— Душка! — таков был вердикт дам.
— Истинный кентавр, — сказал Енисеев. — Видал я наездников, но чтобы совершенно слиться с лошадью…
— Держу пари, это циркач, — вмешался Лабрюйер. — Не иначе, кто-то из наших бюргеров нанял себе тренера в цирке Саламонского. Там такие мастера выступают — все гарнизонные офицеры приходят любоваться и учиться. А какие лошади!
— Вы любитель лошадей? — спросила Эстергази.
— Платонический любитель, сударыня. Отродясь ни на одну парнокопытную скотину не садился.
Ответ был быстрый и несколько испуганный: ну как актриса затеет длинный разговор о кобылах и жеребцах?
— Лошадь — скотина непарнокопытная, — поправил Енисеев.
— Ах, не все ли равно! — отмахнулась от него Эстергази и сосредоточила свое дамское внимание на Лабрюйере.
Этот господин появился в труппе очень для нее кстати. С Кокшаровым у актрисы уже был роман — теперь Кокшаров недосягаем. Со Стрельским роман был — до венца дело не дошло. С Водолеевым — был, с Лиодоровым — был… Славский с первого взгляда увлекся Генриэттой Полидоро. Не крошку же Николева обольщать! Это даже для опытной актерки было бы чересчур.
Оставался Енисеев — но этот внушал Эстергази некий страх. Ей все казалось, что он сейчас лениво и небрежно скажет:
— Пошла на кухню, дура Парашка, и чтоб я тебя в гостиной больше не видел!
Он и точно был высокомерен, актеры уже применили к нему выражение «задирает нос», но только Эстергази бабьим нюхом чуяла, что в Енисееве кроется какая-то опасность. Был у нее в молодые годы любовник, который крепко ее поколачивал и деньги отбирал, — так новичок чем-то смахивал на того любовника… манерой, что ли, осанкой, повадкой?..