Афера с вином
Шрифт:
— Ты в погребе?
— Я в погребе. Через пару часов начну паковать вино. Давай еще раз все повторим.
— Bon. Когда все вино упаковано, ты звонишь мне. Я жду в машине у Старого порта. Ночью дорога до дворца займет минуты три.
— Хорошо. Я позабочусь, чтобы ворота были открыты. Не забудь выключить фары, когда въедешь в парк. Я стану сигналить тебе фонариком. Ящики будут сложены перед входом в погреб. Погрузим их за пять минут. После этого сматываемся.
— Роджер.
— Какой Роджер?
— Это такое армейское выражение. Слышал по телевизору.
В темноте Сэм закатил глаза. Он и забыл о склонности Филиппа к милитаризму.
— Да, и вот еще
— Ну, фургон не слишком скоростная машина, но мы поедем по трассе, так что, думаю, часа полтора, не больше.
— Хорошо. Договорились. Пока.
По мере приближения к финишу, Сэм становился все увереннее. Конечно, что-то могло пойти наперекосяк, такое всегда возможно. Но пока несколько минут ему хотелось побыть оптимистом.
Больше всего надежды внушала полная изоляция погреба от внешнего мира. Здесь не было окон, а потому никто не заметит пробивающийся в щель свет. А благодаря толстым кирпичным стенам и сводам потолка, никто его и не услышит. А главное, сигнализация, как выяснил Сэм во время предыдущих визитов, срабатывала только при попытке проникнуть в погреб, а не выйти из него. Так что электронная защита у Ребуля была не намного лучше, чем у Рота. Надо будет сказать об этом Элене. Она ухватится за возможность сделать адвокату еще одну выволочку за пренебрежение правилами безопасности.
Ненадолго Сэм позволил себе отвлечься от предстоящей работы и помечтать об Элене. Интересно, как она отнесется к его криминальным методам? Скорее всего, просто закроет на них глаза. Это в личном отношении, а в профессиональном у нее могут возникнуть изо всей этой истории небольшие проблемы, и тогда она ему задаст. Но вряд ли это продлится долго. В страховом бизнесе, как и в любом другом, где оперируют крупными суммами, результат оправдывает средства. За спасенные миллионы ему простят любые греки, так уж устроен этот мир.
За этими философскими мыслями Сэм задремал, а когда проснулся, то обнаружил, что уже десять часов и ему пора приниматься за работу. Он встал, протер глаза и нашел выключатель у главного входа. Ночью погреб выглядел больше и таинственнее, чем днем, при солнечном свете, льющемся в распахнутые двери. Сейчас сводчатый потолок тонул в густой тени, а коридоры, скудно освещенные электрическими лампочками, казались бесконечными.
Сэм нагрузил несколько пустых ящиков на гольфмобиль и тронулся вперед по проходу, отделяющему белые вина от красных. Первую остановку он сделал на улице Мервей, где проживали аристократы «Лафит» и «Латур». Достав из кармана список Рота, он разложил его на пассажирском сиденье. «Шато Латур» 1961-го — девяносто восемь бутылок. Он пошел вдоль стеллажа, вглядываясь в графитовые таблички. Вот нужный год. Сэм начал заполнять первый ящик. Винтаж был представлен как минимум тремя сотнями бутылок. Конечно, он не мог знать, какие именно из них принадлежали Роту, но решил, что это не важно. Адвокат жаловаться не станет. Вскоре Сэм развил удобный для работы ритм: доставал по две бутылки со стеллажа, на всякий случай проверял год на каждой этикетке, засовывал в отдельные ячейки в ящике, выпрямлялся и возвращался к полке. Заполнив ящик, он ставил его на специальную платформу гольфмобиля.
Закончив с «Латуром», Сэм взглянул на часы: почти на сотню бутылок у него ушло больше тридцати минут. Такими темпами придется работать часа три плюс время на переезды от полки к полке и к выходу из погреба. Значит, звонить Филиппу он будет где-то между двумя и тремя ночи. Интересно, как удается журналисту сдерживать нетерпение?
«Шато Лафит» 1953-го — семьдесят шесть бутылок. Сгибаясь, разгибаясь и курсируя между стеллажами и гольфмобилем, Сэм вспоминал, что рассказывал об этом вине Виаль. Впрочем, тот много не говорил, а целовал кончики пальцев. Но все-таки кое-что запомнить удалось. Особенно прочно засела в памяти одна тирада, начавшаяся с умеренного «сочетание утонченности и силы, деликатности и уверенности», далее коснувшаяся «изысканного аромата и глубины вкуса» и закончившаяся великолепным крещендо: «такая пышность, мощь, чистота и интенсивность, словно в нем слились лучшие качества всех остальных вин». Все это Виаль цитировал по памяти и на английском. Свое собственное мнение он выразил более сдержанно: «В конце концов, лучшее вино — это то, которое вам нравится».
«Фижак» 1982-го — сто десять бутылок. Укладывая бутылки, Сэм вспоминал шато: каменные колонны, аллея великолепных старых деревьев, посыпанная гравием дорога. Софи рассказывала, что дед нынешнего владельца приезжал в Фижак из Парижа только на один месяц в году, а все остальное время дом стоял закрытым. В такое трудно было поверить. Он покачал головой и взялся за новый ящик. Ему пришло в голову, что эта работа чем-то похожа на упаковку золотых слитков. На сколько долларов золота он уже погрузил? На миллион, на два?
«Петрюс» 1970-го — сорок восемь бутылок, пять магнумов. Один из них был на фотографии в «Лос-Анджелес таймс». Интересно, какой именно? И кто показал эту статью Ребулю? Кто спланировал и осуществил ограбление? Надо отдать ему должное, сработано профессионально. Даже сдержанный Букман высоко оценил мастерство исполнителя. Жаль, что нельзя будет как-нибудь посидеть с Ребулем за бокалом вина, обсудить все подробности и задать несколько вопросов.
«Шато Марго» 1983-го — сто сорок бутылок. И еще один вопрос: кто занимался закупками для Рота? Наверняка человек знающий. Во всей коллекции — ни одной сомнительной бутылки. Все вина высочайшего качества. Еще в Лос-Анджелесе, собирая материал, Сэм поразился тому, как выросла цена на бордо premier cru урожаев восьмидесятых. Между две тысячи первым и две тысячи шестым «Марго» подорожало на пятьдесят восемь процентов, а «Лафит» на сто двадцать три. Неудивительно, что Дэнни Рот рвет и мечет. Во сколько обошлось бы ему сейчас восстановление коллекции?
Ящики становились все тяжелее и тяжелее, а переходы от стеллажей к гольфмобилю вся длиннее. Невыносимо болела спина. Сэм мечтал о массаже и бокале вина.
«Д'Икем» 1975-го — тридцать шесть бутылок. Последние три ящика. Вино, о котором больше всего любят писать винные критики, пытающиеся описать неописуемое. «Богатое, жирное, пышное и мускулистое» — читая подобные описания, Сэм всегда представлял себе не бутылку вина, а женщину с полотна Рубенса. С чувством огромного облегчения он погрузил на платформу последний ящик и повез к выходу. Почти три часа. Выключив свет, Сэм осторожно приоткрыл дверь. После влажной и затхлой атмосферы погреба ночной воздух показался особенно чистым и прохладным, и он немного постоял, глубоко дыша. Впереди, в свете уличных фонарей, чернели прутья закрытых ворот. Какая-то машина проехала мимо парка, взбираясь на гору, и опять наступила тишина. Марсель спал.
Глава двадцать вторая
Звонок Сэма разбудил задремавшего в белом фургоне Филиппа. Вместо приветствия он смачно зевнул в трубку.
— Подъем, — объявил Сэм. — Пора на работу. Не забудь выключить фары, когда въедешь в парк.
Он услышал в трубке звук заработавшего двигателя, потом раздался хриплый голос Филиппа:
— Три минуты, mon g'en'eral. Захвачу с собой штопор. Конец связи.
Сэм усмехнулся. Когда все закончится, пообещал он себе, надо будет найти какую-нибудь старинную медаль, наполеоновскую например, и вручить ее журналисту в знак признания его заслуг. Самое смешное, что он, возможно, станет ее носить.