Афган, любовь и все остальное

Бондарчук Виктор

– Я зашел пообедать и выпить. У меня твои доллары. Их надо использовать. Мне завтра снова в горы.

– У тебя не будет завтра, солдат. Ты сейчас ответишь за смерть моего брата. – молодой мгновенно встрепенулся. И я просто ощущаю как его рука под балахонистой одеждой сжала рукоятку пистолета.

– Я не убивал твоего брата. Меня привезли в твою страну. И я мечтаю скорее покинуть ее. А с твоим братом мы встретились в бою, как солдаты. У него было оружие. А в этом случае всегда только один победитель. – старик зачем то переводит прямо скороговоркой. Удивляюсь своему спокойствию, и своей складной речи. Никогда так хорошо не говорил. Вот что страх с человеком делает. Холод с сердца не уходит. Афганец задумался, видно не может принять решение. Случись это в укромном месте, он не задумываясь, лично бы перерезал мне горло. А при свидетелях, которых полная кофейня, в общем то не разумно и для бизнеса накладно. Али смотрит на меня не мигая, как будто хочет запомнить на всю жизнь. И я глаз не отвожу, продолжаю сжимать бутылку. Показываю, что живым меня не взять. Афганец что-то сказал по своему, наверное выругался. Встал и ушел. За ним поспешил охранник, на прощанье зыркнул, тоже видно запоминая. Я отпил коньяк прямо из горлышка. Хозяин кофейни ушел и снова в заведении стало шумно. Мне кажется, что я спокоен, а вот пульс за сотню. Держу руку на горле и даже не пытаюсь считать. Стараясь не суетиться, не спеша доел плов. Бутылка в руке, фрукты в карман. Под настороженными, многочисленными взглядами, иду к выходу. И только оказавшись на улице, глубоко вздохнул. Мне казалось, что в кофейне последние минуты не дышал. А сделав два десятка шагов вспомнил. Я же не рассчитался. Сил вернуться назад нет. Я просто боюсь. Боюсь позорно, до липкого пота на спине. Надвинул шапку на самые глаза и торопливо зашагал к штабу. Мне хотелось еще выпить. Но приложился к бутылке только добравшись до комнаты писарей, до своей шконки.

Через два дня попутный борт с продуктами вернул меня на прежнее место службы. Я не знал, что служить мне еще долгих семь с половиной месяцев. И эти заключительные месяцы станут для меня такими насыщенными, что не приведи Господи. И они повернут мою жизнь на совершенно другую колею. Хорошо бы все это забыть, как страшное кино. Которое вылетает из головы сразу за порогом кинотеатра. И конечно не получится. Рюмка коньяка или просто плохое настроение – хандра. И воспоминания начинают мелькать в голове со страшной отчетливостью. Вспомню, как будто все это было только вчера.

В январе 1984 года дом был нереально далеко. Так далеко, будто на другой планете. А вот все прошло, два с половиной года позади, и я лечу домой, где ждет меня мама еще с начала июня. И годы моей службы наверняка не прибавили ей здоровья, и скорее всего щедро посеребрили волосы. Да и я себя чувствую таким взрослым, почти старым. И в душе какое то непонятное равнодушие к жизни. Элементарно ничего не хочется. Только водка слегка взбадривает, и то не на долго. Военный психолог в Москве, который проверял мою психику, и кажется искренне хотел помочь, успокоил. Это мол обычное состояние человека вернувшегося с самой настоящей войны. Проливавшего как свою кровь, так и чужую. Видевшего смерть очень близко, и очень часто. Находившегося больше двух лет под стрессом. Девяносто из ста возвращаются с расшатанными нервами, а то и похуже. Нервные срывы у каждого второго. И моя наипервейшая задача, не усугублять это свое состояние неограниченным употребление алкоголя, а тем более наркотиков. Ведь не для кого не секрет, что многие возвращаются из Афгана обдолбанными напрочь. Главное продержаться пару лет и все войдет в привычное русло. Война со временем если не позабудется, то сотрется в памяти конкретно. И ты перейдешь от состояния войны к состоянию мира, к простой, нормальной жизни. И это самое главное. И еще посоветовал никогда и не при каких обстоятельствах ни глотать успокаивающие таблетки. Поможет на час – другой не больше, а привыкнешь к этому очень быстро. И пошло – поехало по наклонной. Ты молодой, помоги организму трезвой жизнью, и он сам быстро восстановится, победит эту депрессуху. И вот сейчас в самолете книга под рукой, куча газет, а ничего в голову не лезет. А главное нет радости что все закончилось, и ты свободный человек. И ни какой приказ не кинет тебя в неизвестность. Туда, откуда возвращение пятьдесят на пятьдесят. А в глубине души уже жалость, что такого приказа не будет. Кошмар да и только. Может совсем не снимать форму. И снова попроситься туда где стреляют. Нет, я не конченный идиот, чтобы на такое поддаться. Это уже точно первые признаки шизы.

Два часа полета позади, до посадки столько же. Пробую задремать, что почти получается. Но опять грезится прошлое, которое советовал психолог позабыть навсегда.

Я вообще-то очень удачно выбрался из Афгана. Хоть и пришлось неделю ждать оказии в Кандагаре. Когда наконец Виталька Судариков сообщил, что меня захватит штабной вертолет до Кабула, а оттуда прямым рейсом на Москву. Информация у земляка надежная, он так при штабе и служит. И у него свой интерес к моей отправке. Он вручает мне видик «Шарп». У меня свой «Панасоник». От «Шарпа» только корпус. Вместо внутренностей «дурь», высококачественный местный «пластилин». Его мы поделим по глубокой осени, когда Виталька дембельнется.

– Свой видик в крайнем случае отдашь проверяющим офицерам контрразведки, чтобы они в «Шарп» нос не сунули, – инструктирует земляк. Все потом мол с лихвой окупится. Но это один случай из тысячи. До Москвы будет спецборт, до которого у контрразведчиков руки коротки. И меня на него берут только от того, что я герой. И это мне как поощрение к награде. Самолет с грузом для большого московского начальства. Короче, трястись не стоит, все будет тип-топ. Я доверяю Сударикову, а что еще остается делать? Потому и не стал приматывать к ногам под сапоги два старинных кинжала, мои трофеи. А положил их вместе с двумя видиками в свою дембельскую сумку, завернув только в кусок камуфлированной материи. Один мне дорог больше воспоминаниями, а не только как старинная и наверное очень дорогая вещь. Ручка отчеканена серебром, да и сталь на лезвии отменная, гвозди рубит. Его бывший хозяин, бородач в белой национальной одежде, сделал по мне три выстрела. И пули прошли в считанных сантиметрах от моей головы. Афганец стрелял отлично, был уверен в себе и целил только в голову. А может думал, что у меня под камуфляжной курткой броник. Который и взаправду там был, трофей импортный. А может крутость свою показывал, разве теперь это узнаешь? В ответ молчу, пока мы не сблизились почти на двадцать метров. Я сбросил с себя куртку, кинул ее с обратной стороны валуна, за который присел. По ней щелкнул четвертый выстрел. В то же мгновение я привстал с другой стороны камня. И этой секунды мне хватило, чтобы всадить короткую очередь из трех пуль в приметный белый силуэт. Все три достали бородатого. И не могли не достать. Я уже больше полутора лет стрелял на земле этих людей. Что и говорить, опыта набрался. Не будь этого демонстративного вызова, не пер бы он с одним пистолетом вперед, и я бы отполз, скатился бы к своим в «зеленку». А тут можно сказать дуэль: пистолет против АК. Наверное так и не понял моджахед что случилось, как наверное и не врубился, что перед ним профессионал. И уже не поймет никогда, душа его на небе давно. А родовой кинжал теперь в руках неверного. Такое пренебрежение русским солдатом увело воина гор в мир лучший, чем этот. Где не стреляют наверное, где все путем. Но мне туда еще очень и очень рано. С дальних позиций по мне конечно палили, но опять же не очень плотно. В три перебежки добрался до поверженного противника. С целью обшманать, вдруг у него доллары. Ведь бородач по виду будет из важных. Обычная практика всех войн и боевых столкновений. Называется это взять трофеи. И здесь маленькая тонкость, которую я четко усвоил как человек слегка впечатлительный. Не надо смотреть в лицо убитого, чтобы потом оно тебе не снилось. Так что подобравшись к трупу, сразу переворачиваю его на живот. У афганца кроме «Кольта», который я позже продал его же единоверцам, двадцати патронов к нему и вот этого кинжала ничего не было. Правда кинжал висел на красивом кожаном поясе, с нашитыми на него серебряными монетками. И который проем – пропью позже в Кандагаре. В небольшой кофейне с очень вкусным пловом и шашлыками. А вот с самим кинжалом расстаться не смог. Он меня завораживал своей боевой красотой. С таким оружием тебе никто не страшен. Я верил в это, а на самом деле оба кинжала так и проваляются в одном из ящиков шкафа. И никогда мне не послужат в роли оружия. Второй я выменял у майора – спецназовца за облегченный американский бронежилет. Который снял с белого наемника, когда две мои пули прошили ему руку и горло. Но это другая история, которая случилась за четыре месяца до моего дембеля. Благодаря этому солдату удачи, у меня есть шанс обосноваться прилично на гражданке. Если конечно повезет. А чтобы повезло, все надо сделать по уму. И весь этот дурацкий «пластилин», и «баксы» зашитые в мои старшинские погоны, все это только отвлекающий и не больше момент. Все что находится в моей дембельской сумке тянет на целое состояние по меркам совдепии. Как впрочем и на приличный срок. Но это для меня совсем не главное. Оно не выведет меня в люди. Это уже мелочи. Главное находится в моем левом сапоге, одетое на мизинец. Оно так долго там находится, что натертые мозоли от него успели задубеть на два раза. И при ходьбе уже не чувствую никакого дискомфорта. Если я вывез все это из дальнего далека и сохранил, то думаю и в дальнейшем не промахнусь, и не сорвусь. И совсем не правы те, кто говорят, что кому война, а кому мать родная. Вы сначала сами повоюйте, на себе испытайте все тяготы и мерзости этой жути. Откуда очень многие на возвращаются. Вот тогда и будете что-то говорить. Сегодня я знаю, что мое героическое прошлое абсолютно никого не волнует и не интересует. Никто не поможет тебе, кроме себя самого. Так что я пойду по этой жизни так как хочу, как умею, как смогу. И это мой путь, и больше ни чей. Патриотизм, священный долг, мама – родина и прочее, для меня сейчас только слова и не больше. Я далек как от этих слов, так и от людей, для которых они являются бизнесом, коммерцией, повседневной работой. От всяких там замполитов, парторгов и комсоргов. У меня на сегодня свое виденье жизни. До которого я дошел сам и только сам. Без всяких подсказок. Если я вырвался из афганского ада живым и здоровым, то постараюсь выйти из рядов людишек – среднечков. Положу на это весь свой ум, все свои силы, все уменье. Я не буду прозябать на обочине жизни, рассказывая о своем героическом прошлом в зачуханных пивбарах, грязным и пьяным слушателям. Этого никогда не будет. Но и свою форму на помойку не выброшу. Она будет висеть в шкафу. Будет постоянно подсказывать мне, что не все в этой жизни так легко и просто. А в самые трудные жизненные моменты напомнит, что было гораздо хуже и намного страшнее.

Полет продолжается. Впереди граница. Если сказать что волнуюсь, это ничего не сказать. Ведь это и рубеж в моей жизни. Пройдет все хорошо, значит и у меня все в будущем будет отлично. А вполне возможно, что споткнусь сейчас так, что никогда не смогу больше подняться. Все решится через несколько часов. Рядом со мной пять старших штабных офицеров, багажом которых завалено все свободное пространство МИ – 8. И это всего на пятерых. И в котором наверняка есть такое, что не предназначено для глаз как пограничников, а тем более контрразведчиков.

Когда сделали посадку в Кабуле, то два подполковника и три майора лично перегружали вещи в транспортный АН, не доверяя никому. Что подтверждало, не все у них с грузом чисто. А когда грузовик подвез партию кожаных чемоданов, я успокоился и уже был уверен, ни каких досмотров не будет. Я проскачу за компанию. Скорее всего военный борт гонят только из-за этого барахла. А эти офицеры сопровождают, чтобы в пути ни каких накладок не случилось. А я подсажен к ним в виде поощрения к награде, которую мне должны вручить в столице. Все прекрасно знают, что из Афгана пустыми не возвращаются. Вот и гонят простых дембелей через Ташкент, через свирепую узбекскую таможню, которая выворачивает их наизнанку. Я был готов распрощаться со своими кинжалами, долларами и видиком. И только ради одного того, что запрятано в моем левом сапоге. А тут на тебе, поощрение на бездосмотровую доставку в Союз. Судьба видно мне благоволит. Офицеры знают об этой моей привилегии, потому и не напрягают с погрузкой своих вещей.

Наконец чемоданы и тюки перегружены. И очень долго тянется время полета до Ташкента. Ты пассажир, от тебя ничего не зависит. И случись смертельный «Стрингер» с ближайшей горы, проплывающей совсем рядом, тебя ни что не спасет. Самолет постоянно маневрирует, видно облетая самые опасные скалы. Под нами чужая и враждебная земля, на которую мы заперлись неизвестно зачем. И вот сейчас холодеем душой и телом при каждом резком вираже самолета.

Наконец Ташкент, дозаправка и снова в небо. Офицеры заметно повеселели и сразу накрыли «стол» на одном из ящиков. Коньяк из фляжек, сухая колбаса и конечно тушенка. Мне тоже налили. Замахнув стопочку, отправился в хвост самолета, где и придремал на каких то тюках. А чтобы не испачкать параду, напялил поверх нее камуфляжную хэбэху, еще большую редкость для Союза. А офицеры так и сидели за коньяком до самой Москвы. Не знаю сколько они выпили, наверное не мало. Но по ним не скажешь, что они сутки на ногах и «заряжены» конкретно алкоголем. Что говорить, сильные люди, закаленные. Я пока боюсь перебирать. Контузия то никуда не делась, и думаю не денется. Хотя лечащий врач утверждал, что через пару лет от нее и следа не останется, если конечно вести здоровый образ жизни.

Прибыли в подмосковную Кубинку поздно вечером. Самолет зарулил на дальнюю стоянку, где нас ждал крытый «Урал» с пятью солдатами. Которые сразу же начали выгрузку. Еще в самолете майор – артиллерист сказал мне, что ему приказано завезти меня в военную гостиницу. Чтобы я никуда не отрывался, ждал его. Все равно я не смогу самостоятельно покинуть пределы военного аэродрома. Почти два часа проторчал возле самолета, пока суета выгрузки не закончилась и майор не освободился. Солдат – шофер подогнал Уазик и мы рванули в столицу. В три ночи меня поселили в двухместный номер, где на одной из коек кто-то мощно храпел. В комнате воняло перегаром, хотя окно было открыто настежь. Мне уже не до таких мелочей, разобрал постель и заснул, едва коснувшись головой подушки.

Я спал бы и спал, но сосед по комнате, здоровенный капитан – десантник, бесцеремонно растолкал меня в десять утра. Ему не с кем похмелиться. Но и я ему не компаньон. Глупо первый столичный день начинать с водки. Твердо отклонив предложение выпить, к большому неудовольствию офицера, быстро собрался и покинул номер. Меня ждет Москва, в которой я никогда не был. И в которой у меня на сегодня куча дел. Сначала надо съездить на Красную площадь. А после найти магазин типа «Березки», в котором постараться приодеться на свои кровные сертификаты. И если останется время, найти дорогу к трем вокзалам. Оттуда идет электричка в городок моего командира и друга Славы Горина. Его повидать надо обязательно.