Афган
Шрифт:
– Шурка?! – признал сына отец, и пригнулся ещё ниже.
– Он самый, – остановился сын напротив отца. – Ну, здравствуй!
– Здравствуй, сынок! – всхлипнул старик и притёрся небритой щекой к холодной щеке сына. Смахнул, не таясь, слезу корявой, с толстыми обломанными ногтями, рукой. – Я уж думал, не дождусь.
«Сдал отец, постарел, – рассматривал Александр отца при свете тусклой лампочки в прихожей. Отец бестолково топтался между столом и печкой. – Плоховато живёт», – обвёл он взглядом каморку, в которой ему было всё знакомо до мелочей. Всё стоит на своих местах, но всё же, что-то не так, как было при матери.
– Где тут можно повесить шинель? –
– Да сбрось куфайку, – кивнул отец на угол, где висела его одежда. Видя замешательство сына, сам подошёл и скинул на пол старую, лоснящуюся телогрейку. Заметив пристальный взгляд сына на этой одежонке, пояснил: – Её к поросятам одеваю.
– Купи новую, стоит она копейки. Зачем такую грязь на себе носить, – не удержался сын от замечания.
– Поросятам я в ней люб боле, – перевёл на шутку разговор отец и, кивнув на ноги Александра, сказал: – В такой обувке нонче можно ног лишиться. Мороз ночами жмёт до сорока, и ветер откуда-то взялся, раньше-то его здесь никогда не бывало. На Половинке, в Хоготе ветры были страшные, помню, как под груз ходили. А у нас всегда тихо было. Бывало, подъезжаешь к деревне, а она вся в столбах дыма, так свечой и стоит. – Отец наполнил гнутым черпаком чайник и поставил его на печку. – Я думаю, – продолжал он, подкладывая дрова на взявшийся огонек из лучин, – это все из-за того, что весь лес повырубали. Раньше он тут вот, сразу же за огородами был, медведи бродили, деда твоего Степана в ста саженях от усадьбы заломал, еле спасли. За тетеревами и рябчиками, как в курятник, ходили…
Александр сто раз уже слышал жалобы отца на бесхозяйственность, на близорукость руководства, не способного умно управлять государством, на людей, которые постепенно превращаются в рвачей и думают только о себе…
– Я видел на кладбище огонь, – перебил отца.
– Калошиха вчера померла, – помедлив, отец добавил: – От сердца… Недавно хоронили сына Митьки Кокорина, в Ав-авганистане тоже убили. То с востока везли, теперь с другой стороны везут. Неужель нельзя не воевать, не убивать, люди же ведь? – отец сосредоточенно скрёб ногтем клеёнку, потом мягко выругался, заметив, что старается напрасно: на клеенке чудом уцелел, не стерся с годами, лепесток рисунка. – Сам-то как теперь? Здоровый, али как? – не поворачиваясь к сыну, и втянув голову в плечи, как бы прислушиваясь к своему голосу, спросил отец.
– Здоровый, здоровый, пап! – хотел убедить отца Александр в несуществующем, но того трудно было провести.
– Худой ты, – только и сказал отец, и тяжело вздохнул.
– Это не страшно. Были бы кожа да кости…
– И то правда, только… – отец хотел сказать сыну, что изменился он, и седина пробилась, но не стал лишний раз напоминать ему об этом, и без того не блещет весельем от встречи, как бывало, его сын.
– Надолго сюда? – спросил он, бросая на сковороду кусочки мелко нарезанного сала.
– Дней двадцать поживу.
– А туда не поедешь?
– Нет, не поеду.
– А в этот, как его? В Авганистан свой?
– Туда поеду. Бросил там своих, и не знаю, что с ними…
– Без тебя там никак не обойдутся? Может, хватит с тебя?
– Теперь не страшно. Есть такая теория, по которой выходит, что второй раз уже не подстрелят, – высказался Александр, но, заметив, что не убедил отца классической теорией, пояснил проще: – Ты же сам рассказывал, что прятался во время бомбежки в свежих воронках, и два раза бомба в одно место не попадала.
– Говорил, – врастяжку произнес отец. – Только бомба – не пуля. Пуля – дура, ей,
– Вопрос решён, пап. У меня и предписание явиться в свою часть, – сказал, как отрезал, Александр. Отец хотел что-то сказать, но только потоптался на одном месте и зашаркал слабыми ногами на кухню.
– Тут целое происшествие недавно у нас было, – послышался его голос из-за перегородки. – Гришка сына своего на Пасху убил.
– Это сосед, что ли? Случайно?
– Какой там случайно. Убил как есть. Из ружья в грудь, и – наповал.
– И что же за причина? – спросил Александр, припоминая убитого. Он немного знал эту семью, они приехали после, и Александр видел Гришку во время своих отпусков.
– Убежали с другом из армии, неделю тут пили, потом их Гришка выпроводил в часть, а они вернулись, побродили по деревне, поддали еще, пришли к Гришке, разбили окно, хотели влезть, тут и шмякнул он картечью. Так под окном и свалился мешком. – По тону рассказа можно было судить, что отец оправдывает Гришку и не оправдывает его сына.
– Ну, и что ему?
– Ничего. – Старик выдержал паузу: – Не пойму, как можно стрелять в человека, да еще в сына.
Не мог Александр спокойно жить у отца, зная, что где-то тут, рядом живёт его милая Анюта. Как-то враз затосковал, помрачнел. Часто и подолгу лежал на кровати, уставившись в потолок, думая о чём-то своём. Отец, видя это, ничего не говорил, а только тяжко вздыхал да качал головой, бурча что-то себе под нос.
По вечерам, за ужином, отец ставил на стол бутылку водки, и Александр, раньше безразличный к «зелью», с видимой охотой брал стакан и залпом выпивал до дна. Веселее он не становился, ещё ниже склонялась его поседевшая голова, мутнел взгляд серых глаз. Отец не донимал его расспросами, и сын был благодарен ему за это. Когда в бутылке не оставалось ни капли, Александр тяжело поднимался с лавки и, пошатываясь, брёл за перегородку, там падал лицом вниз на кровать и так лежал, то ли думая о чём-то, то ли забывшись глубоким сном. Скрипнет раз-другой ржавая сетка койки, и снова могильная тишина на долгое время.
Однажды отец все же решился и после первого стакана, опорожненного сыном, сказал ему:
– Может, тебе съездить куда-нибудь? В Иркутск, хотя бы, к тетке Даше. Ждёт давно.
Сын не сразу ответил. Ему не просто было решить эту задачу со многими неизвестными. Нестерпимо влекло к Анюте и останавливало сомнение в необходимости встречи. Может, ей лучше будет без него, может быть, она давным-давно забыла, что есть он такой, а он, дурак, помнит и надеется… Тянуло к сыну, но там жена и тёща, встреча с ними не то, чтобы нежелательна, она просто невозможна. Ехать к друзьям тоже не хотелось. Получится как с Митькой. Да и о чём с ними говорить? Пятнадцать лет всё-таки. Военных среди друзей нет, кто-то служил срочную, но и он едва ли понял жизнь офицера так, как следует ее понимать. Так же и Александр, в свою очередь, не мог понять жизни «цивильных». Обывательщина, пьянство, довольствие малым в духовной жизни – были очевидны.
Отец, отложив вилку, терпеливо ждал, что же скажет сын. Александр приподнял отяжелевшую голову, внимательно и долго смотрел на отца и, как ни жаль ему было одинокого старика, решил сказать всю правду, мало надеясь, что его слова будут поняты правильно, ведь отец всё мерил своими мерками, и они весьма отличались от мерок его, Александра, хотя в основе их было одно и то же – честь и справедливость.
– Не сердись на меня, – положил руку на плечо отца Александр, – но мне действительно надо ехать. Меня ждёт девушка.