Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Шрифт:
Ирина долгим взглядом посмотрела на Нестерова:
— Вы это искренне говорите? Да вы просто нашли прекрасный повод расслабиться! Война — это всего лишь повод. Можно не бриться. Можно быть грязным. Можно сквернословить. Лакать спирт — да ради бога! Все можно! Война ведь! Но ведь ваша истинная суть остается прежней, без каких-либо поправок на войну. Вы хотите влюбиться, хотите быть любимым, вам опротивела форма, оружие и бронетранспортер. Вы живете бесконечным ожиданием того светлого дня, когда Афган останется позади. Вы закрываете глаза и видите
— Ирина, вы вгоняете меня в краску.
— А вы не изображайте из себя зачерствевшего мужлана, для которого война стала родной матерью. Вам этот образ не идет. На самом деле вы хрупкий юноша, робкий, стеснительный, который не знает, что надо делать в первую очередь — вручать девушке цветы, а потом целовать или наоборот. И какой вам еще матрас, милый мой мальчик! Вы же девственник, вы же святой!
— А вы дура, — процедил Нестеров сквозь зубы и плеснул себе в кружку спирта.
— Эй, эй! Ребята! — заволновался Ашот. — Вас куда-то не туда понесло!
— Может, я и дура. Но вы — святой мальчик. Я, между прочим, старше вас, — произнесла Ирина и вдруг рассмеялась: — Представляете, Воблин сегодня предложил мне выйти за него замуж.
— Я это предвидел! — взвыл Ашот.
— И что, вы думаете, я ему ответила?
— «Пошел вон, старый козел!» — выдал версию Ашот.
— Неправильно. Я согласилась.
Нестеров, скрестив руки на груди, подозрительно посмотрел на девушку:
— Согласилась? Ты согласилась выйти за него замуж?
Он даже сам не заметил, как перешел на «ты».
— Да, согласилась. Правда, Воблин тотчас поправился. Я, мол, хочу пожениться понарошку, на один год, пока я тут служу. Создать, так сказать, временную боевую семью… Кто бы видел, как я хохотала! Вот напугала мужика! Он даже заикаться начал!
Ирина молчала и сосредоточенно раскатывала в руке хлебный мякиш.
— Вы не обращайте на меня внимания, — сказала она, когда пауза затянулась. — Я, наверное, испортила вам настроение? На меня иногда находит такое. Хочется выговориться. Причем рассказать о себе самое затаенное, глубоко спрятанное… Здесь это можно. Здесь это легко. Я выговорилась — ну и что? Завтра меня прибьет какой— нибудь душманский снайпер, и стыдно за свои слова уже никогда не будет. Полная свобода и раскрепощение!
Разговор больше не складывался. Пропев: «А-ап! И тигры заменщика съели», Вартанян откинулся на крохотную спинку стульчика, закурил «с позволения мадам» и стал с любопытством изучать профиль девушки, слабо освещенный зеленой башенной подсветкой.
Нестеров разлил в кружки чай, уже остывший, с легким запахом солярки, положил на стол горсть кускового сахара.
Ашот начал неудержимо зевать, затем пошарил рукой в темноте в поисках шапки, взял со стола головку лука и сказал:
— Пойду посты проверю…
Он долго пыхтел в черном проеме люка, на стол сыпались кусочки глины от его ботинок.
Ирина молчала, покачивая в руках кружку с чаем, смотрела куда-то в черную
— Вам было страшно тогда, — не то спрашивая, не то утверждая, сказала Ирина. — А я думала, что это — конец. Это страшно — умирать в двадцать пять. А потом, когда мы вошли в дом к афганцу, я поймала себя на мысли, что переживания этого человека кажутся мне пустяковыми и ничтожными. Да пошел он к черту со своей женой, со своими детьми! Кто он мне? Зачем мне его проблемы? Весь мир вращается вокруг меня, я его ось, точка отсчета… Наверное, с таких вот мыслей человек начинает черстветь. Человек сжимается как шагреневая кожа, втягивается, будто улитка, в свой крохотный мирок, заполненный исключительно личными проблемами. И становится маленьким-маленьким, как маковое зернышко…
Девушка вдруг замолчала и стала застегивать на себе бушлат.
— Кажется, у меня иссякли последние силы. Вы не представляете, как я устала. Слишком много всего для одного дня.
Нестеров встал:
— Сейчас я узнаю у Воблина, где он думает устроить вас.
Он подтянулся на люке, вылез на броню. Ирина негромко позвала его:
— Подождите… Не надо у него ничего спрашивать. Я буду спать здесь. На вашем матрасе. Если, конечно, позволите…
Нестеров лег на броне. Он подстелил под себя пухлый рулон маскировочной сети, лег на спину и долго смотрел на огромное звездное небо.
Вдруг рядом он услышал тихий голос сержанта Шарыгина:
— Товарищ лейтенант, вы не спите?
— Уже не сплю. Чего тебе, Шарыгин?
— Воблин вас вызывает. Срочно.
Глава 4
Начальник штаба сидел у костра и палкой разгребал светящиеся угли, прикрыв глаза ладонью. Взглянув на Нестерова, он скинул наброшенный на плечи бушлат, расстегнул верхнюю пуговицу кителя, оттянул ворот тельняшки и покрутил шеей.
— Садись, Нестеров, садись. В ногах правды нет.
Нестеров сел напротив, снял шапку. Воблин задумчиво барабанил по закопченной до черноты кружке пальцами.
— Чаю налить?.. А я уже третью кружку в себя вливаю. Пить до смерти хочется. Сушняк.
Он изо всех сил старался говорить непринужденно:
— Я вот по какому поводу вызвал тебя, Нестеров… Девчонка где наша?
— Спит.
— Где спит?
— В бэтээре.
— В твоем?
— В моем.
Воблин сдержанно улыбнулся и швырнул недокуренную сигарету в костер.
— Прекрасно!
Он снова взял в руки кружку, но тут же отставил ее.
— Почему не доложил об этом мне? Между прочим, я волнуюсь, не сплю. Пропала медсестра, никто не знает, где она. Хоть в штаб полка сообщай.
— Вы же сами определили ей место в моей машине. А на какое время — не уточнили.
Воблин долгим взглядом посмотрел на Нестерова.
— Ну, хорошо, — очень тихо и спокойно сказал Воблин, — давай говорить прямо. Думаешь, я не знаю, чем вы там занимаетесь? Водку пил?
— Пил.
— Почему прогнал Ашота?