Афганский осведомитель
Шрифт:
— Молодой человек, я не хочу оскорбить вашего родственника, — ровным тоном ответил Смит. Он по-прежнему стоял с бесстрастным видом, явно не готовый к схватке. Впрочем, так лишь казалось афганцу. Заокеанский собеседник знал, что его прикрывают с разных позиций три снайпера. — Но Башир Ранжи воюет не за свободу, не за веру. Он воюет за деньги, и когда соберет достаточную сумму, то просто уедет туда, где сможет свои сбережения потратить. Уйдут и другие полевые командиры, а вот шурави не уйдут, и потребуются те, кто будет воевать за исламскую веру против кяфиров-неверных. Вот поэтому сейчас
На узкой полосе, тянущейся между барханами, повисла густая тишина, как сам раскаленный воздух пустыни.
Халед думал недолго. То, что говорил этот богатый иноверец, было истинной правдой. Брат его отца, потеряв свои земельные угодья, вовсю стремился добыть как можно больше денег. Столько, сколько позволит ему и его детям прожить безбедно.
Афганец вытащил средний палец из рукава просторной рубашки, где находился чехол с кинжалом. Потом, опустив низко голову, тихо проговорил:
— В ваших словах есть правда, уважаемый. И если необходима моя помощь в борьбе с шурави — я на вашей стороне.
— О'кей, — самодовольно усмехнулся американец, как будто нисколько не сомневался в ответе собеседника. — О будущем мы поговорим позже, когда твои люди будут готовы сбивать самолеты шурави…
Майор Артюхов выбрался из «таблетки», недовольно крякнул и, переваливаясь из стороны в сторону, как цирковой медведь, направился в сторону служебного общежития. Служба в Афганистане для него не особо отличалась от службы в родном Новосибирске. Там он сидел в кабинете и здесь занимается тем же. Там общался с большим начальством по телефону, и здесь то же самое. Разница заключается, пожалуй, лишь в том, что в Союзе он хоть за что-то отвечал, а здесь вообще никакой ответственности. Разве что климат неподходящий.
С утра он подписывал докладные подчиненных ему оперативников, их всего было двое — старший лейтенант Костырин и капитан Марков, который вроде как Артюхову и вовсе не подчинялся.
При мысли о Кирилле у майора совсем испортилось настроение. Ну не любил Юрий Иванович самостоятельных людей, начальник еще куда ни шло, а вот если подчиненный, то ни-ни. Он самолично прошел славную школу. «Я начальник, ты дурак». И слава богу, дошел до чина старшего офицера, а потому и других собирался учить этой «науке выживать».
Встреча Артюхова с Марковым произошла перед самым входом в общежитие, а потому для обоих офицеров оказалась полностью неожиданной.
— Добрый вечер, Юрий Иванович, — первым подчеркнуто вежливо поздоровался Кирилл.
Бодрый голос капитана вывел Артюхова из себя.
— Вы что, капитан, забыли, как нужно обращаться к старшему по званию? Или считаете, что Родина вас сюда направила на курорт, а не выполнять интернациональный долг?
От подобного обращения у Маркова невольно отвисла челюсть.
— Что? — не понял сыщик.
— Совесть, говорю, нужно иметь. Пока ты здесь по зоне прохлаждаешься или прицениваешься к товарам в духане, лейтенант Иванов с группой царандоя попал в засаду.
Кирилл хотел сказать в свое оправдание, что он не прячется за чужими спинами, но его вдруг охватила такая злость, что вместо того, чтобы объясниться
— Если вас что-то не устраивает, Юрий Иванович, то мы можем поменяться местами. Я буду с начальником местного РОВД в обед кости бросать в нарды, а вы станете по зоне прохлаждаться. Как такой вариант?
В одно мгновение лицо майора стало восково-белым, лишь на небритых щеках резче обозначились кровеносные прожилки.
— Много на себя берешь, капитан, — угрожающе просипел Артюхов, он непроизвольно закусил уголок нижней губы. — Думаешь, я не знаю, что скрывается за формулировкой «В подчинении старшего военного советника»? Поверь, я знаю, сегодня ты с вояками бухаешь, травишь анекдоты, но рано или поздно твоих корешей вернут домой, пришлют других, которые не захотят на твое имя записывать часть своих «подвигов». И когда придет время — я напишу рапорт, вот тогда со свистом вылетишь не только отсюда, из-за «речки», но и из МВД.
— Нашему бы теляти да волка съести, — неожиданно для себя мрачно произнес Кирилл. В учебке этот сибиряк был совсем другим, а сейчас из него просто перла говенная бюрократия. Верзилу под два метра ростом в учебке никто на смог заломать на занятиях по рукопашному бою. Тогда Артюхов считал себя непобедимым, Кириллу в то время не довелось выйти против майора на татами, но оба они знали, кто на что способен.
Услышав оскорбительную фразу в свой адрес, Артюхов в бешенстве ухватил капитана за плечо и тут же почувствовал, как его запястье попало в стальные клещи.
— Смеешься, ну-ну, смейся, недолго тебе осталось, — майор вынужден был отпустить плечо своего подчиненного, потом резко развернулся и устремился к входу в общежитие.
Кирилл несколько минут смотрел ему вслед.
Настроение, и без того не особо радужное, и вовсе испортилось. Капитан похлопал себя по карманам, сигарет не было. Войдя в свою комнату, Марков увидел, что кровать его соседа пустует, и тут же вспомнил, как Артюхов говорил, что Сергей сегодня дежурит в Управлении царандоя.
Открыв тумбочку Костырина, Кирилл достал пачку «Космоса», вытряхнул на ладонь парочку сигарет, остальные вернул на место.
Курить в духоте комнаты не хотелось, и Марков решил выйти во двор, где находилась курилка.
Навес, выстроенный из десятка толстых трехдюймовых труб, был огорожен пластинами от плит покрытия полевого аэродрома. Внутри были вкопаны скамейки по периметру навеса. В свободное время здесь часто собиралось почти все население зоны.
Опустившись на деревянную скамью, Кирилл щелкнул зажигалкой, раскуривая сигарету. После разговора с Артюховым настроение у капитана было препаскуднейшее. Впрочем, ничего удивительного в поведении майора не было, за время работы в милиции Маркову пришлось видеть разных руководителей. Одни были профессионалами до мозга костей, и их интересовало только дело, другие были карьеристами и больше всего заботились о победных реляциях начальству. Такие же, как Артюхов, относились к самой противной категории начальников: поднявшиеся с самого низа, они всячески хотели показать подчиненным свою значимость, даже в ущерб работе, только бы навязать свое «я».