Африка под покровом обычая
Шрифт:
Завязалась беседа. Между прочим я спросил о проблемах гвинейского леса.
— Был здесь когда-то лес, — оживился один из плантаторов, — любые породы на выбор. Теперь его надо бы спасать, пока не поздно. Мой знакомый купил крупный участок за два миллиона песет, затем вырубил его наголо, продал деревья, а площадку с пнями — парень был не промах — преподнес в дар правительству. И что вы думаете, свои два миллиона он возвратил с лихвой, да еще реноме честного дельца заработал.
— Что только будет делать правительство с этими пнями? — осклабился один из присутствовавших.
Мне вспомнились слова президента Масиаса
Непредусмотренная встреча
В начале 1947 года впервые после прихода Франко к власти в Бата должен был прилететь член испанского правительства — министр авиации. Для малочисленной колонии, расположенной за тридевять земель, приезд важной персоны из Мадрида был событием. У здания аэропорта застыл в молчаливом приветствии почетный караул из солдат-африканцев гражданской гвардии в белых мундирах и высоких красных киверах. Испанские офицеры в традиционных, позолоченных мундирах с позументом, цветными подвязками, аксельбантами и эполетами выглядели как срочно вызванные из средних веков придворные его величества Филиппа II. У входа в аэропорт министра ждала группа вождей, поощряемых назидательными взглядами колониальных вельмож. Протокол был расписан в деталях. Сейчас министр сойдет на землю и вожди обратятся к высокому гостю с приветственным адресом от имени «благодарного» населения Рио-Муни.
Министр сошел по трапу. Оркестр, как положено, не торопясь и не задерживаясь, отыграл гимн, но — какой ужас! — руководитель группы вождей Бонкоро вместо полагавшегося по ритуалу адреса протянул растерявшемуся министру петицию, где перечислялись и осуждались бесчинства колониальных властей, а испанцам предлагалось очистить территорию Экваториальной Гвинеи и немедленно предоставить ее народу независимость.
Наибольшую интенсивность гвинейское национально-освободительное движение приобрело после окончания второй мировой войны. Племянник Бонкоро стареющий Педро Ленино Бонкоро, алькальд Кого, как нам сразу же объяснили, — ходячий справочник по истории страны.
— Вот, к примеру, наш национальный флаг, — рассуждает он. — В тысяча девятьсот двадцать девятом году в деревне Банег седой дед, папаша Бакабо, устраивал у себя на дому ночные политические собрания. В его хижине и родилось зелено-бело-красное полотнище. А накануне торжеств независимости, чтобы отличить свой флаг от других национальных флагов, правительство решило прибавить синий треугольник у основания. Так что наш флаг был подготовлен народом задолго до рождения государства.
Победе гвинейского освободительного движения также содействовали решительные выступления против колониализма прогрессивных сил в самой Испании. Положительно повлияли на ход освободительной борьбы испанские республиканцы, сосланные в Рио-Муни и Фернандо-По.
28 ноября 1968 года жители Малабо (тогда еще Санта-Исабель) впервые увидели красный флаг. В гвинейскую столицу для переговоров с правительством республики об установлении дипломатических отношений прибыл представитель СССР, наш посол в Камеруне И. Л. Мельник. Машина с алым флагом мчалась по улицам. Встав по стойке «смирно», ему салютовали полицейские. Тормозили автомобили, водители изумленно высовывались на полкорпуса из машин.
Некоторые смотрели на алый флаг с нескрываемой враждебностью. Многие не могли сдержать радости. У Торговой палаты и почты, на самом оживленном перекрестке столицы, седой испанец, тяжело опиравшийся на трость, тщетно пытался распрямить сгорбленную неумолимым временем спину и, переложив трость в левую руку, поднял вверх кулак — знакомый нам с 30-х годов салют «Рот-фронт!». Мы все, как один, повернувшись назад, смотрели на этого человека, пробудившего в каждом из пас воспоминания о славных страницах мировой истории.
Республика Экваториальная Гвинея твердо выбрала свой путь развития. Ои воплощен в эмблеме Единой национальной партии трудящихся Экваториальной Гвинеи… Девушка, достающая бобы из плода (ягоды) какао, юноша на сборе кофе, крестьянин, рыхлящий землю мотыгой. Все эти образы на эмблеме метко определяют главную особенность жизни страны: труд провозглашен в ней основой национального строительства и политики, а труженики, прежде всего молодое поколение, — исполнителями этого исторического выбора. На эмблеме также изображена настороженная пантера (по поверьям западноафриканских народов банту, покровительница деревни, вместилище духа усопшего вождя), символизирующая важность постоянной бдительности народа.
Хитрый и злобный враг — империализм — противостоит сегодняшней Африке, и особенно таким странам, как Экваториальная Гвинея, которые бросают вызов заморским эксплуататорам и отказываются жить по подсказке. В ого арсенале уйма политических, экономических и психологических приемов. Чем острее империализм ощущает свою неспособность сдержать процесс социального и экономического освобождения африканских стран, тем более он впадает в ярость, пускаясь на грубые провокации.
Как-то, рассеянно слушая рассказ заведующего археологическим музеем при католической миссии в Малабо (тогда еще Санта-Исабель) отца Рамона Перрамона о поисках тотемов и оригинальных народных скульптур, я размышлял о фатальной неизбежности счастливого исхода освободительной борьбы африканских народов, несмотря на изощренное коварство их врага. На эти мысли меня навела увиденная в музее любопытная скульптурная группа с интересной предысторией.
В какую только глухомань не забирался Рамой Перрамон, отыскивая для музея подлинники искусства фангов: родовые тотемы, ритуальные маски или деревянные изображения сцеп из народных мифов. В деревнях Рио-Муни старики в ответ на его вопросы и просьбы отрицательно покачивали головами и повторяли одно слово:
— Амана! (Все кончилось!)
Многое из того, что еще лет 30–40 назад казалось неотделимым от местного быта, сегодня становится раритетом. Реже обряды, не так торжественны праздники, забывается первоначальный смысл масок и танцев.
Лишь в селении Анизок (в переводе «тропа слонов») Перрамон обнаружил настоящее скульптурное чудо. На вершине высокой колонны, чем-то напоминающей змею, были вырезаны фигуры мужчины и женщины, к ногам которых жались двое детей. Эта группа, олицетворявшая семью, общину, была как бы привязана к хвосту пантеры, оскалившейся навстречу недобрым силам: крысе, бегемоту и черепахе.
С тех пор, когда я задумываюсь о характере маленькой республики на западе Африки, в моей памяти тут же возникает этот случайно выхваченный по пути и запомнившийся образ.