Африка: Сборник
Шрифт:
Омово поспешно записал вспомнившиеся строки в блокнот. Но у него было ощущение какой-то незавершенности; ну конечно же, была еще одна песенка, которая звучала в конце фильма. Что же это была за песня? Ах, да!
Где-то есть потерянный горизонт. Он ждет, когда его отыщут.Омово задумался над словами. И они разрастались в его сознании, они взывали к нему, они распахивали перед ним обширные дали, населенные волшебными цветами и образами. Он был счастлив, мысль работала четко. На память пришло стихотворение брата «Письмена на песке», и Омово
Душа Омово ликовала и трепетала от невыразимой радости; казалось, она распахнулась настежь и способна вместить в себя все прекрасное, все неизведанное и таинственное, все святое, сияющее и чистое. На него снизошло внезапное озарение. Но уже в следующую минуту все изменилось. Перед его мысленным взором возникло какое-то мрачное, таинственное лицо. Некоторое время на нем мерцал свет, потом оно погрузилось во тьму. Омово испытал подобие шока. Он долго не мог стряхнуть с себя путы страха, его обступила серая расплывчатая мгла: он видел себя самого в окружении множества каких-то людей, которых не мог опознать, и вместе с ними отчаянно метался в темноте, окутавшей все вокруг.
После обеденного перерыва Омово работалось еще труднее. У него было такое чувство, словно каким-то непостижимым способом из него незаметно вытягиваются жизненные силы и что сама его жизнь медленно, но верно перемалывается жерновами. Иногда вдруг он начинал радоваться тому, что жив, что способен работать и жить в этом жестоком мире, а порой он содрогался от безысходного отчаяния, внушаемого ему жизнью.
Всю оставшуюся часть дня взгляд Омово невольно натыкался на какого-то молодого человека — тот сидел в сторонке и чего-то ждал. Как выяснилось позже, это был племянник мистера Акву. Провалившись на выпускных экзаменах в школе, он намеревался поступить на службу в компанию. Все время, пока Омово сновал взад-вперед по коридору, его сознание подспудно будоражил вопрос: на чье же место, словно стервятник, нацелился племянник управляющего?
Омово этого не знал, хотя и смутно догадывался.
Глава восемнадцатая
Пыль, пыль повсюду!
Когда по неасфальтированной дороге проходили люди или проезжали автомобили, поднималась пыль. Клубы пыли, пронизанные знойными лучами солнца, окутывали все вокруг вместе с жарой и привычным смрадом.
Воздух был неподвижен; запах жареного масла, зловоние сточных канав и грязи, которой была покрыта дорога.
Трудный день в конторе и прочие неприятности подействовали на Омово угнетающе. Он чувствовал себя совершенно опустошенным и вяло, машинально брел по дороге. Пыль и пот покрыли его лицо толстым слоем, придавая ему унылое выражение и превращая в подобие маски, так что попавшийся ему навстречу Помощник главного холостяка не сразу его узнал.
— А-а, Омово, это ты? Как тебе сегодня работалось?
Омово через силу улыбнулся. Маска из пыли и пота съежилась и раскололась на части.
— Прекрасно. А как ваша торговля?
— Нормально. Идет помаленьку. Ой, посмотри-ка, у тебя оторвались пуговицы. А что у тебя с глазами? Они красные как огонь. Ты, наверно, устал, не буду тебя задерживать. Я загляну к тебе попозже. А сейчас иду навестить сестру.
Помощник главного холостяка постоял еще немного, разглядывая Омово. Он с удовольствием почесался и подтянул брюки. Открыл было рот, собираясь сказать еще что-то, но передумал и улыбнулся:
— Мне нравится, как ты рисуешь.
Омово ответил вымученной улыбкой. Помощник главного холостяка зашагал дальше. Омово смотрел вслед этому тщедушному человеку, прокладывавшему себе путь сквозь пыль, сквозь весь сумасшедший шум, сквозь всю эту испепеляющую, изнуряющую жару.
Дорога домой казалась нескончаемой; Омово брел медленно, не чуя под собой ног, как в туманном сне. В гостиной царило все то же уныние. Те же выцветшие, обшарпанные стены. Тот же громоздкий колченогий стол посередине. Исцарапанная ветхая мебель. Застоявшийся воздух редко проветриваемого помещения, запах скудной пищи и пыли. Одно из кресел слегка сдвинуто с места, мягкое сиденье продавлено, так что пружина выпирает наружу. Внимание Омово привлекла бутылка, одиноко стоявшая на обеденном столе, и он подумал: отец снова пил.
Чувство, более сильное, чем уныние, охватило Омово, когда он вошел в гостиную; весь жизненный уклад семьи изменился к худшему. В доме творилось что-то неладное; постоянные выпивки, молчание, которым они наказывали друг друга, паутина, скопившаяся под потолком, и рвущиеся наружу эмоции. Все прочно вошло в их жизнь, стало неотъемлемой частью их повседневного быта. Однако за всем этим Омово чувствовал нечто большее; нечто уже свершившееся, некий жалкий, унылый финал. Омово содрогнулся от мрачного предчувствия и подумал: «Может, я излишне чувствителен и суеверен».
Он принял приятный прохладный душ, вернулся в комнату и, едва коснувшись подушки, погрузился в беспокойный сон.
Его разбудил голос отца:
— Омово! Омово, ты слышишь? Проснись! — Он тронул сына за плечо и теперь молча ждал. Отец вглядывался в молодое, усталое лицо сына и в душе у него что-то шевельнулось. Лицо молодого человека. Волевое, непокорное лицо. Он внезапно подумал, что Омово в каком-то смысле старше и мудрее его самого. Эта мысль ошеломила его. И он принялся будить Омово более решительно.
— Омово, почему ты улегся в постель одетым? Вставай.
Омово очнулся, поморгал, протер глаза и зевнул. Потом посмотрел на отца и снова заморгал.
— Это ты, папа?
Последовало многозначительное молчание, которое можно было принять даже за нежность. Было странно видеть отца у своей кровати. Так отец обычно будил его в детстве. И Омово вновь почувствовал себя ребенком.
— Да, — ответил отец. — Вставай. Почему ты так спишь?
Хрупкого ощущения счастья как не бывало. От отца разило пивным перегаром и табачным дымом, взгляд воспаленных глаз был тускл, на губах дрожала ленивая, равнодушная улыбка.
Омово пришел на память случай, когда он приехал однажды из интерната домой на каникулы. Он рисовал отца сидящим в кресле. Ему хотелось изобразить отца жизнерадостным, но получилось нечто совсем иное. Отца рисунок огорчил, и он спросил: «Ты видишь меня таким, да, сынок?»
Омово был озадачен и снова внимательно взглянул на рисунок: «Я таким нарисовал тебя, папа».
«Сын, — устало сказал отец, — я слабый человек. Так изо дня в день твердит твоя мать».
«Ты сильный, папа. Ты сам, без помощников, нарубил вот эти дрова. Ты легко поднимаешь на руки меня и Умэ».