Африка: Сборник
Шрифт:
Кеме горестно помолчал, а потом продолжил свой рассказ:
— Знаешь, его лицо было отмечено какой-то печатью. Он говорил такое, чего я просто не мог слушать. Потом он уснул, но во сне так дергался и извивался, что я не мог вынести. Выскочил из палаты и расплакался…
— А когда уехал Деле?
— Не знаю. Окоро рассказывал, что получил от него телеграмму.
— Телеграмму?
— Да. И как ты думаешь, что в ней говорится?
— Что он ограбил банк?
— Нет. В ней говорится: Штаты — прелесть. Сегодня впервые спал с белой женщиной.
— Да-а…
— Да-а…
— Как прошла встреча с отцом?
— Тягостно. Он все время молчал. Так и не сказал ни слова. Даже не смотрел на меня. Я же все время о чем-то говорил. Вспомнил, как он поощрял в детстве мой интерес к рисованию и как покупал мне сласти, но он только молча кивал головой, и я на какое-то время тоже в растерянности умолкал. Потом появился охранник и три раза стукнул по столу. Я поцеловал отца; мне хотелось сказать ему очень многое, но я не сказал. Он взглянул на меня, и я все понял, что именно понял — не знаю, но что-то понял… Адвокат говорит, что у отца есть шанс избегнуть наказания. Полезная и в то же время бесполезная ложь.
— Ты все еще помнишь ту маленькую девочку, которую мы видели в…
— Да, она мерещится мне постоянно, повсюду.
— Она до сих пор мне снится по ночам. Я вижу ее в глазах матери… Но разве ты можешь что-нибудь предпринять! Нам всем постоянно что-то угрожает. Ты делаешь запросы, стараешься организовать расследование, но, оказывается, это невозможно; ты попросту не способен это сделать. И система тоже оказывается неспособной. Сейчас эта проблема приобрела еще большую остроту; раньше мы не смели и пикнуть, теперь мы можем даже кричать. Однако нас никто не желает слышать. В таких условиях уже невозможно действовать, как тебе подсказывает совесть.
— К тому же еще и Ифейинва…
— Кто такая Ифейинва?
— Я не могу говорить об этом. Я был близок к сумасшествию. Речь идет об очень личном и для меня дорогом. Я до сих пор не могу прийти в себя.
После некоторой паузы Омово спросил:
— Что ты делаешь сегодня вечером?
— Иду в парк.
— В тот парк?
— Да.
— Зачем?
— Не знаю.
— Я не пойду с тобой.
— Почему?
— Не знаю.
— Трус!
— Ладно. Я пойду, но останусь у входа. Кто-то ведь должен караулить у ворот.
— И то верно.
— Я не рассказывал тебе историю с моим мотоциклом?
— Нет.
— Я оставил водительское удостоверение вместе с другими документами дома. По пути на работу меня остановил полицейский и отобрал мотоцикл, а потом стал намекать на взятку.
— И ты дал ему?
— Нет. В конце концов ему осточертело со мной препираться, и он вернул мне мотоцикл. И ему все сошло с рук.
— Да. Противно, но ничего не поделаешь.
— Ты снова обрил голову?
— Да.
— У тебя какой-то потрепанный вид. Ты не похож на себя, какой-то другой.
— Я и чувствую себя другим.
— Ты о чем-то скорбишь?
— Не знаю. Разве это возможно выразить словами?
— Я рассказывал тебе о стихотворении Окура?
— Нет. Он прислал тебе новое стихотворение?
— Да.
— А он не пишет, когда они вернутся?
— Нет. Но я думаю, что они никогда не вернутся. Они — скитальцы, и к тому же дома больше не существует.
— Очень грустно.
— Есть такая категория людей. И, кроме того, я думаю, что мы представляем собой еще одно потерянное поколение, будь оно не ладно. Ты только посмотри: автомобили, здания, язык, на котором мы объясняемся друг с другом, уезжающие за рубеж граждане. Только посмотри.
— Может быть, в определенном смысле это хорошо?
— Не знаю. А ты как считаешь?
— Я тоже не знаю.
— Я не разбираюсь в таких вещах.
— Знаешь что?
— Что?
— Да ты, черт побери, в душе мятежник.
— Я не разбираюсь в таких вещах.
— Разбираешься!
— Хочешь послушать последнее стихотворение Окура?
— Давай.
Омово помолчал немного, а потом сказал:
— Знаешь, когда я был в Бадагри, мне пришла в голову мысль по поводу Мгновения.
— Вот как? А мне так и не удалось выбраться из города, как я планировал. Ничего не получилось… Так что ты сказал относительно Мгновения?
— Мне показалось, что я увидел сияющую тень божества. Но теперь я думаю, что вместо божественного лика я видел одно из тех редких лиц, которые с ужасающей точностью отражаются в наших лицах… Впрочем, я постигаю и многие другие истины.
— Например?
— Например, как выжить, но главное — как стать настоящим художником.
— Как это следует понимать?
— Я же только что сказал. Я все еще учусь.
— Ну, прочитай мне стихотворение Окура.
Омово задумчиво, с расстановкой проговорил:
— Это стихотворение значит для меня очень многое.
— Ну читай же наконец!
— Интересно, что побудило его написать это стихотворение…
— Омово!
— Ну хорошо, хорошо. Слушай…
Омово умолк, погрузившись в задумчивость.
Ласковая тьма. Над головой раскачиваются ветви, шелестит листва. Шишковатые стволы деревьев похожи на лица стариков, проживших трудную жизнь. Слышится завывание ветра и далекий шепот прибоя. Небо ясное и безмятежное. Огромная улыбающаяся луна сквозь ветки и листву видится разорванной в клочья, разбитой вдребезги. Змеевидные ручейки отсвечивают серебром; они тихи и прозрачны, в них отражаются молчаливые образы ночи.
Омово ощупывает руками коралл с отколотой верхушкой и смотрит на узкую полоску воды у самых его ног. Поддавшись внезапному импульсу, он бросает коралл в воду. Чуть слышный всплеск. Потревоженные образы и лунные блики. Зыбкая гармония ночи нарушена, и уже начата нелегкая подспудная борьба за ее восстановление.