Африканеры в космосе. Где мой муж, капитан?

Огромное зелёно-бело-зелёное полотнище хлопает над моей головой — это наш флаг. Он огромный. Таких два на всю нашу маленькую колонию: один здесь, на школьном плацу, второй перед хемейнстераадом*. Висит на пятиметровом флагштоке по правую руку от гранитного капитана Петруса ван Ситтарта, Спасителя. Меня тоже зовут Петрусом, как и половину моих одноклассников. И в этом ничего удивительного, ведь мы все родились в том году, когда капитан ван Ситтарт на корабле "Морестер"** спас всю нашу колонию от вымирания.

Фадер Корнелис любит говорить: "Во многой мудрости много печали", когда мы задаем

слишком много вопросов. А потом строго добавляет: "Но это не относится к школьным урокам, лоботрясы!".

Сейчас я хотел бы знать поменьше. Сколько себя помню, на церемонии поднятия флага меня всегда заполняло чувство гордости за родной мир и мой отважный народ, а теперь стою, и в душе пусто-пусто, как в межзвёздном пространстве. Вот на кой чёрт мне эти разочарования?

Я обвожу взглядом плац, ровные шеренги школьников, выстроенных по росту. Все в одинаковых зелёных мундирах с белыми шейными платками. Застывшие одухотворённые лица, обращённые в серое небо, и никто не шарит глазами по сторонам, как я.

Конец церемонии. Бургомистр, вытирая слезу, кивает директору школы, тот даёт отмашку школьному оркестру. Бессмертная музыка Бетховена плывёт на заросшими мхом чёрными холмами и таким же чёрным морем в неизвестном количестве световых лет от его могилы. Теперь просто музыка, без сакрального смысла и наполнения. Потому что я потерял веру. Что-то сломалось непоправимо в этой жизни или только во мне. И это из-за событий 15-летней давности, в которых всё оказалось не так однозначно.

Тычок в плечо прервал мои грустные мысли.

— Грут, чего застыл? Оттаивай! Пошли мяч побуцаем.

Над моим плечом нависла ухмыляющаяся рожа моего закадычного дружка, его тоже зовут Петрус. Ничего не поделаешь, в пантеоне наших великих героев всего один человек. Были б наши родители дикарями, наверное, съели б сердце Спасителя, чтобы напитаться отвагой. Нам про таких каннибалов со старой Земли фадер Корнелис рассказывал. Но родезийцы, люди цивилизованные и богобоязненные, взяли у капитана ван Ситтарта только имя. А мы, Петрусы, чтобы не путаться, называем друг друга по фамилии. Я — Грут, он — Винк. Есть в нашей компании ещё один тёзка, но у него такая непроизносимая фамилия, что мы оставили от неё только конец: Чан. Чан подхватил лихорадку, он в изоляторе и к нему не пускают.

Я смотрю на друга с притворным сомнением. Побуцать можно, но у меня другие планы.

— Хмм… — Я сделал вид, что обдумываю его предложение. — Заманчиво, но не сейчас. Я, брат, в поход собираюсь. — и замолкаю, наблюдая за тем, как разгораются огни в глазах у Винка.

— Куда?

Я делаю паузу, растягиваю удовольствие:

— Ну ты же помнишь, какую тему мне поручила мефру**** Брауэр?

— Миссия "Морестера". И?..

— И я иду в поход к месту посадки.

Винк хватает меня за плечи:

— Один? Грут, ну ты же не собираешься бросить меня тут? А, дружище? Чан в больничке, ты свалишь, а как же я? Грут, я от тоски свихнусь. Возьми меня с собой!

Смотрю в его умоляющие глаза и расплываюсь в улыбке.

— Я подумаю. — Мои слова его не обманули, Винк хватает меня в охапку, размахивает в воздухе. Он высокий и сильный, как медведь. Самый высокий и самый сильный в нашем классе. Я тоже не дохляк, но до Винка мне далеко.

— Когда выходим? — спрашивает он, возбуждённо пританцовывая.

— Утром, в пять. Идём с тремя ночёвками, что брать сам знаешь. Смотри, не проспи!

— Глаз не сомкну — Винк встаёт по стойке смирно, салютует

по-скаутски и его широкая спина через секунду исчезает за углом школы.

"Я, наверное, тоже" — думаю, взбегая по заросшей мхом сопке к своему дому.

— История человечества дискретна. — мефру Брауэр делает паузу, внимательно оглядывает класс. Тридцать одна пара мальчишеских глаз смотрит на неё, не отрываясь. Ни одного взгляда в сторону, ни одного в никуда. Класс ловит каждое слово, и это на сто процентов её заслуга, мефру Брауэр довольна. — Значение слова "дискретна" все знают? — в классе ровный гул, как рокот волн, бьющихся в базальт скал. Её не волнует формальная дисциплина, в отличие от других учителей. Ей важна вовлечённость. Она улыбается. В такие моменты её жизнь обретает особый смысл. — Скажи нам, Ян.

Ян, нескладный, очкастый, один из немногих не-Петрусов, и, может, поэтому тоже вечно не в своей тарелке, и за бортом. Он вытаскивает своё длинное тело из-за парты и запинаясь и без конца елозя очками по длинному носу отвечает:

— Д-дискретный — значит, прерывистый. Некий процесс, со-остоящий из отдельных периодов, разделённых во времени, каждый из которых имеет к-какой-то определяющий параметр, неизменный или п-плавно изменяющийся.

Мефру Брауэр кивает:

— Молодец, Ян, лучше не скажешь. Садись. Давайте переведём биологию и происходящую из неё антропологию в наглядную геометрию. Отправная точка… — Розоватый мел скрипит по школьной доске, сделанной из матового черного куска корабельной обшивки — появление жизни. Первые простейшие становятся многоклеточными, организмы усложняются, организовываются, учатся взаимодействовать друг с другом. До тех пор, пока у одного из населяющих землю видов не появляется… — мел в руке учительницы ведёт восходящую линию примерно на треть доски и завершает ее жирной точкой. — абстрактное мышление, — по классу пробегает шепоток.

— Безусловно, пока Господь наш в безмерной мудрости своей не одарил возлюбленных созданий искрой разума.

Тонкие губы мефру Брауэр чуть заметно искривляются в улыбке, она не набожна.

— Эта точка — она стучит мелом по нарисованному кружку — знаменует собой конец развития биологического и начало развития интеллектуального. За сотни веков цивилизации человек физически почти не изменился. Менялся лишь уровень интеллекта и накопленный опыт. Опыт, который человечество передает из поколения в поколение и обогащает новыми знаниями. Именно это накопление и передача знаний между поколениями двигает прогресс. Обдумайте этот тезис, мы к нему ещё вернёмся.

Мефру Брауэр отошла к окну, окинула взглядом мокрый от дождя плац, висящий тряпкой флаг Новой Родезии. За чёрными холмами, заросшими папоротником и кривыми чахлыми деревцами — антрацитово-чёрный океан. Постоянный ветер, постоянный дождь от ливня до мороси. Все оттенки серого, тёмно-зелёного, сочно-кобальтового. Сейчас здесь лето, самый разгар. Оно длится около четырёх месяцев, а потом наступает зима и вечная ночь ещё на целый земной год. Унылая, бедная, заторможенная планета.

Когда с поверхности погибающей Земли один за другим стартовали ковчеги, спасая остатки человечества, ей было 15, и никто не обращался к ней "мефру". С тех пор прошло 16 лет, и никто не называет её «Адель». Только мефру Брауэр. Она стёрла ладонью испарину с чуть мутноватого стекла местного производства, улыбнулась чуть видимому отражению.