Африканеры в космосе. Где мой муж, капитан?
Шрифт:
За ним бизоны тащат волокуши, заваленные ящиками. Толпа неистовствует, успех экспедиции обрёл материальное воплощение и теперь родезийцы видят, что колония на самом деле спасена.
Де Той и ван Ситтарт запрыгивают на помост. Скауты выстраиваются по обе стороны от флагштока. Бизон первой повозки каравана меланхолично жуют свою вечную жвачку. Бургомистр энергично машет руками пока не наступает тишина. Звучат речи. Оператор протискивается сквозь толпу ближе к героям, берёт крупные планы. Ван Ситтарт радостно машет
Камера захватывает стоящую перед помостом толпу. Сквозь ряды ликующих людей проталкивается светловолосая женщина. На её груди в слинге — маленький ребёнок. Опять помост, бургомистр потрясает над головой сжатыми руками. Камера снова уходит вправо. Женщина пробирается к помосту, к ван Ситтарту. Все ликуют, а она расстроена. Прижимая головку малыша к шее, она машет рукой, пытается привлечь внимание капитана. Он замечает её. Довольная улыбка исчезает с губ, как и не было. Он оглядывается по сторонам, будто ищет кого-то. Отворачивается. Но женщина не унимается.
Улыбающийся бургомистр трогает капитана за локоть, показывает на неё. Ван Ситтарт нехотя подходит к краю помоста, садится на корточки. Она что-то говорит. Но за криками и шумом толпы ничего не слышно. Оператор снимает капитана, но и её лицо хорошо видно. Она повторяет одну и ту же фразу, это заметно по движению губ.
— Кто эта женщина? — Спросил Петрус
Хольт вгляделся в экран, подумал несколько секунд.
— Она сейчас сильно изменилась, но это мефру Мкртчян.
Петрус удивлённо вытаращил глаза:
— Мефру Чан? Простите, Мкртчян?
Красивая молодая женщина была ни капли не похожа на высохшую, полупрозрачную мать его друга Чана.
— Понять бы, что она говорит… — Грут сосредоточенно вглядывается в её профиль, шевелит губами, пытаясь повторить её слова.
Альбрехт снисходительно улыбается:
— Это как раз не проблема. Я глохну, молодой Грут, это грустно, но так бывает с возрастом. Чем хуже я слышу, тем лучше читаю по губам. Она повторяет одну и ту же фразу: “Где мой муж, капитан?”.
— А где её муж?
Старик скривился. Кряхтя, поднялся с дивана, поставил на паузу.
— Её муж, Давид Мкртчян, механик “Морестера”, чуть не погубил миссию и всю нашу колонию.
— Я ни разу об этом не слышал.
Альбрехт пожал плечами:
— Мы, африканеры, не помним плохого. Подлого, низкого человека лучше забыть, чем сохранять о нем память. Забвение — лучшее наказание. Так решил бургомистр, и городской совет с ним согласился.
Грут подскочил с дивана, рубанул рукой воздух:
— Я не верю… Это невозможно. Чан не может быть сыном преступника. Что он такого совершил, этот Давид?
Альбрехт покивал головой задумчиво, рукой показал Груту: присядь. Вышел, вернулся через пару минут.
— Я, Петрус, в некотором роде летописец, и всё, что происходит в нашей колонии, записываю на бумагу. Я не был согласен с городским советом. Этот листок я должен был уничтожить. Но не смог. — Старик пожал плечами: — Наверное, я преувеличиваю ценность своей работы. Не поднялась рука.
Он протянул листок Груту:
— Возьми, прочитай, но не думаю, что тебе это понравится.
Грут взял в руки листок, вгляделся в мелкий, бисерный почерк Хольта. В самом верху было жирно выведено:
"Происшествие на "Гроот Зимбабве" во время миссии "Морестера"
Полукровка среди нас
— Чан! Чан!
Грут не кричит, шипит, осторожно, чтобы мефру Магда не услышала. Окно изолятора на первом этаже, но оно высоко, Груту не дотянуться. Чан не слышит. Грут шарит глазами по заросшему мхом склону, находит сухую ветку. Осторожно скребёт ей по оконному стеклу. Наконец, занавеска отдёргивается. Он видит лицо друга:
— Ого, Чан, какой ты бледный. Как ты, брат?
Чан кивает:
— Нормально, тошнит всё время, а так ничего. Что нового?
Грут мнётся. Он никогда и ни перед кем не испытывал неловкости. Как есть, так и говорил. Но сейчас он смотрит в измученное болезнью лицо друга и не знает, что сказать.
— Давай уже, выкладывай, что там у вас. В обморок не грохнусь, не бойся. — Голос Чана через стекло звучит глухо, будто ведро на голову надел.
— Я иду в поход к Собачьей Луже.
Чан недоверчиво вскинул бровь. Совсем как его мать, когда Грут не слишком правдоподобно отмазывал друга.
— Зачем?
— Хочу разобраться в том, что случилось на втором ковчеге. Хотя бы попытаюсь. Винк идёт со мной. Чан, так жаль, что ты не сможешь.
— Не смогу… — Эхом отзывается Чан. — В чём там разбираться? 15 лет уже прошло. 15 раз про эту миссию доклады делали. Что нового ты хочешь узнать? И кому это нужно? Это просто ежегодный бесполезный ритуал, как… как биться кружками с пивом. Никакого смысла.
Чан упёрся лбом в окно, его чёрные глаза умоляюще смотрят сквозь мутное стекло на друга.
— Грут, пожалуйста, лучше не ройся в этом дерьме.
— Ты в курсе?
— Конечно, да. Мать рассказывала. Можно уничтожить документы, но память не сотрёшь.
Грут упрямо трясёт головой:
— Чан, ты в это веришь?
— Не знаю. — Чан грустно усмехается — Мать тоже не верит, как и ты. А толку? Хемейнстераад спас мне жизнь, когда уничтожил память об отце. К тому времени, когда я начал хоть что-то соображать, про него все забыли. Я, полукровка, сын преступника. Как бы я жил среди вас, представляешь?