Африканский Кожаный чулок
Шрифт:
— Фераджи!
— А, это ты, Мабруки! — послышался глухой голос из сарая.
— Воздух чист, ничем сомнительным теперь не пахнет, мы можем говорить с тобой. Симба, этот дуралей, брал меня сегодня с собой на охоту в долину! Мне удалось говорить с людьми Солимана. Они будут поджидать нас сегодня ночью, и мы сумеем уйти отсюда, если ты действительно знаешь какой-то потайной путь.
— Об этом не заботься! — прошептал голос Фераджи. — Инкази был круглый болван, что приказал запереть меня в своей хижине. Мы можем уйти в любой момент и совершенно незаметно, если только мне удастся прокрасться в хижину Инкази, и если в ней не будет никого.
— Теперь уже совсем стемнело и хижина пуста! — тихо прошептал Мабруки. — Притиснись поближе к щели двери, чтобы я мог перерезать своим ножом твои путы.
Спустя немного времени дверь подалась под давлением сильного нажима и щель значительно расширилась. Мабруки, не теряя времени, стал перерезать путы, которыми были связаны руки Фераджи. Это было не так легко, но в конце концов все же удалось.
— Ну, вот, — сказал Мабруки, — теперь возьми нож и с остальным управься сам. Но вдруг он прошептал тревожно: — Тихо! Ложись скорей в свой угол и притворись, будто спишь. Симба и Инкази идут сюда!
Почти тотчас же из сарая послышалось громкое храпение.
Инкази подошел к сараю и отпер дверь, чтобы заглянуть в него, но увидел Фераджи, свернувшегося на земле в самом темном углу, и храпевшего что есть мочи.
— Да, — промолвил со вздохом Мабруки, — ему, собаке, лучше, чем нам: он может спать вволю, а мы здесь карауль его да сторожи!
— Сузи сейчас сменит тебя! — сказал Симба и пошел вместе с Инкази в хижину последнего.
Кругом вновь воцарилась полнейшая тишина. Мабруки тихо кашлянул в щель двери сарая.
— Фераджи! — чуть слышно прошептал затем часовой. — Они пошли в хижину Инкази. Сузи сейчас придет сменить меня.
До слуха Мабруки донеслось глухое проклятие; в следующий за тем момент дверь сарая широко распахнулась, и Фераджи стоял на пороге.
— Фераджи! В уме ли ты? — воскликнул, обезумев от ужаса, Мабруки.
— Теперь или никогда! — ответил тот. — Наконец-то, я снова свободен и могу выпрямить свои члены!
— Войди в сарай, Фераджи! Войди скорей, — задыхаясь от страха, прошептал Мабруки, дрожа от волнения, — войди, не то мы погибли!
— Тогда я дорого продам им свою жизнь, — прошипел Фераджи, — оставайся ты здесь, а я должен послушать, что там эти двое говорят между собой. — И не взирая на опасность, которой он подвергал себя, Фераджи подкрался к двери хижины Инкази и стал подслушивать. То был тихий, певучий голос Инкази, говоривший следующие слова:
— Да, через этот тайный ход я спустился и в ту ночь, когда подслушал Фераджи и Солимана. Спускайся ты вперед, ведь Лео ждет нас, а к острову Муциму сегодня не так легко будет добраться!
Затем некоторое время царила полнейшая тишина. Но вот послышался изнутри хижины какой-то глухой звук, точно закрылся трап, и снова стало тихо.
Фераджи, приложившись ухом к двери, с жадностью ловил каждый звук. Весь он сосредоточен был в этот момент в слухе, а сердце билось все скорее и скорее, тем более что в продолжении последних секунд он уже не слышал в хижине ни малейшего звука.
Мабруки же, который опасался, что вот-вот отворится дверь, и Симба и Инкази неминуемо наткнутся на Фераджи, дрожал, как лист, неподвижно стоя на своем посту. Неизъяснимый страх, овладевший им, не только лишил его языка, но даже и сознания; он положительно не понимал и не мог дать себе отчета в том, что происходило вокруг него.
Вдруг он почувствовал, что Фераджи схватил его за руку и задыхающимся от радости, торжествующим голосом крикнул ему в самое ухо:
— Иди же! Путь свободен! Мы можем бежать!
Мабруки, не сопротивляясь, дал себя увлечь и машинально вошел вслед за Фераджи в темную хижину. Фераджи плотно запер за ним дверь.
— Видишь, дружище, — заговорил он, — когда меня связанного бросили сюда, я в неизъяснимом бешенстве катался по земле и головой ударился о стену. Вдруг та стена, что в самом темном углу, дала такой звук, как будто эта тоненькая перегородка, а не стена, и будто проломить ее ничего не стоит. Ах, будь у меня тогда руки свободны! Но этот Инкази скрутил меня так крепко, что я положительно не мог шевельнуться; когда я попытался ослабить свои путы, то они до крови врезались в мои руки. Пришел Симба, увидел мои окровавленные руки и приказал ослабить путы. Тогда, дружище, мне удалось высвободить одну руку, так что я мог пошатать эту стенку. Оказалось, что это род трапа, ведущего в глубокую пропасть или ущелье между двумя черными скалами.
Я заглянул в глубь этой зияющей пропасти — и мороз пробежал у меня по коже: более двадцати футов в глубину спускались отвесные черные стены скал, пока, наконец, нога могла найти твердую точку опоры, и на страшной глубине я увидел дневной свет, врывавшийся во мрак ущелья. Там ждала меня свобода, и я внутренне ликовал при одной мысли об этом. И вот я увидел на краю этой пропасти толстый канат, надежно привязанный к стволу большого дерева. Канат этот был свернут, но не подлежало сомнению, что он достаточно длинен, чтобы хватить до дна. Итак, я случайно нашел потайной ход, но тогда не мог бежать, потому что правая рука моя и нога были связаны крепко и я с трудом мог шевелиться. Не успел я освободиться окончательно от своих пут, как явился Инкази и приказал запереть меня в этот проклятый хлев. Но теперь, теперь ничто не помешает нам бежать через это ущелье! Симба и Инкази только что удалились этим самым путем; мы последуем их примеру! Идем же, друг! У меня для Солимана важные вести, надо спешить!
Спустя несколько минут в хижине Инкази воцарилась мертвая тишина, пока вспугнутые людскими голосами крысы не появились вновь и не принялись опять за свою обычную возню около стен и над потолком.
Между тем Симба и Инкази, спустившись по канату, очутились на скалистой площадке, окруженной со всех сторон густым кустарником. Отсюда шла круглая тропинка, спускавшаяся вниз, вплоть до берега тихого пруда, и терявшаяся в густых зарослях тростника, запрудивших почти до половины эту бухточку Танганайки.
— Это такая глушь, такое непролазное болото, — сказал Инкази, — что ни одна душа не заподозрит здесь тропы, ведущей к нашему нагорному тэмбе. Допустим даже, что кто-нибудь найдет эту тропу, что из того? Ведь на голый утес в двадцать футов вышиной не так легко взобраться.
— Нет, Инкази, я нахожу, что вы весьма беспечны, — отвечал Белая Борода. — Я сам исходил эту бухту вдоль и поперек, и если бы только приложил некоторое старание, то конечно, не преминул бы найти эту тропу, ведущую к ущелью. Двадцать футов не так уж много, чтобы ловкий гимнаст не мог взобраться вверх, а раз удастся взобраться одному, то ничто не мешает ему сбросить другим веревку или канат, по которому подымутся без труда все.