Африканское бешенство. Дилогия
Шрифт:
Вдруг слева доносится тихий болезненный стон. Оборачиваюсь. У стола, прислонившись спиной к стене, – канадец Эндрю. Рука его прижата к огромной ране на шее, сквозь пальцы хлещет кровь.
– Эндрю! – бросаюсь к раненому, отвожу его руку и осматриваю рану.
Она очень глубокая, резаная и явно свежая. Несомненно, несчастный канадец получил ее совсем недавно. Кровь хлещет, натекая на футболку и брюки. Эндрю обречен – крови он потерял очень много, а для переливания у меня ничего нет. Я даже не знаю, какие у него группа и резус…
Взгляд раненого меня немного пугает: красноватые прожилки
– Что здесь случилось? Эндрю, ты меня слышишь? – легонько шлепаю его по щеке ладонью.
Канадец булькает горлом, пытаясь что-то сказать, однако изо рта внезапно выплескивается кровь, и он замолкает.
– Что у вас произошло?.. Да говори же!..
Он отрешенно молчит, лишь его взгляд, полный необъяснимой неприязни, по-прежнему буравит меня. В глазах нет запала живой ненависти, но это, наверное, лишь потому, что на ненависть не осталось никаких сил.
– Эндрю, кто на тебя напал?
Лицо канадца неотвратимо наливается предсмертной белизной. Кажется, он не слышит меня…
– Эндрю, где Миленка?!.
Он вновь булькает горлом, на секунду словно бы оживает и пытается приподнять руку. Но силы окончательно покидают его…
Канадца уже все равно не спасти, даже если сделать ему кровоостанавливающую перевязку. Никакие перевязки при таких глубоких ранах не помогают – надо срочно шить и делать переливание.
Оставляю Эндрю в углу. Главное сейчас – не паниковать, взять себя в руки. В подвале вряд ли есть посторонние – ведь входная дверь была заперта снаружи. Да и громилы, окажись они тут, наверняка пристрелили бы меня сразу.
Тщательно осматриваю комнату по периметру, на всякий случай заглядывая даже в шкафы и под кушетки, – никого. Попутно отмечаю, что стреляных гильз нигде нет. Так что, возможно, на канадца набросились и не погромщики с улицы. Но что же тут, черт возьми, стряслось?!..
– Миленка, это я, Артем!.. – зову чуть окрепшим голосом. – Миленка, если ты рядом – отзовись!
И тут откуда-то, словно сквозь толщу воды, доносится приглушенное, но вполне отчетливое:
– Арте-е-ем!..
Голос, кажется, звучит из запертого лабораторного бокса. Оборачиваюсь, бросаюсь к дверям. Но они заперты изнутри… В звенящей тишине раздается скрежет ключа в замке, тяжелая блиндированная дверь плавно отходит в сторону. Миленка стоит на пороге бокса. Ее бьет крупная дрожь – то ли от страха, то ли от нервного напряжения. Зубы стучат, словно от озноба. Одежда в крови, но она вроде не ранена. Чувствую небывалое облегчение.
– Милая, ты жива!..
Я судорожно прижимаю девушку к себе. Ее волосы пахнут какими-то кислыми реактивами, но для меня сейчас этот запах лучше самых дорогих духов. Боже, спасибо – она жива!
Вспоминаю о карманном фонарике, осматриваю ее руки и шею в пляшущем электрическом овале. Вроде все в порядке, если не считать перемазанной кровью одежды. Но кровь эта, несомненно, канадца…
– Миленка, пожалуйста, расскажи мне, что тут произошло? – спрашиваю подчеркнуто спокойно. – Что все это значит? Кто напал на Эндрю? Почему ты спряталась в лабораторном боксе?!
Она молчит, однако я прекрасно вижу, чего ей стоит не разрыдаться навзрыд в любую секунду. Внутри Миленки все клокочет, нервы обнажены, лицо белое как мел.
– Я едва спаслась, – произносит она скрипучим, словно наждак, голосом. – Я удрала от него в последние секунды…
– От кого?..
Девушка печально вздыхает. Понимаю, что не стоит давить на нее, обнимаю Миленку за плечи и почти насильно вывожу из комнаты. Ей ни в коем случае нельзя смотреть на окровавленного Эндрю.
Спустя минуту мы сидим в жилом боксе, причем дверь я закрываю на ключ специально для Миленки. Включаю электрический свет – заряда солнечных батарей уже достаточно, и усаживаю девушку в кресло. Я сознательно не завожу разговор первым – ведь Миленка сейчас полна эмоциями, словно грозовая туча – проливным дождем. Одно невпопад сказанное слово, неправильно взятая интонация – и у нее может начаться неконтролируемая истерика.
Молчание Миленки, однако, затягивается. Может быть, ей надо просто немного побыть одной?
– Сейчас чай принесу, – улыбаюсь подчеркнуто доброжелательно и иду в кухонный блок, однако все-таки не удерживаюсь, оборачиваюсь и произношу успокоительно: – Миленка, все позади, все закончилось. Я рядом, а значит, тебе ничего больше не угрожает…
19
За свою жизнь я неоднократно убеждался, насколько бывают гибельны в критических ситуациях сочувствие и жалость и как иногда действенны жесткий окрик или хотя бы твердая интонация…
Миленка сидит в молчаливом ступоре минут десять, не меньше. Я не тороплюсь с расспросами – лишь вскользь замечаю, что путешествие подземным коллектором получилось относительно безопасным, умеренно романтичным а главное, очень результативным. Демонстрирую зеленую мартышку, которая уже потихоньку обживается в подземелье. И даже пытаюсь шутить.
Девушка, впрочем, даже не смотрит в сторону обезьянки. Руки на коленях, сосредоточенное лицо с милыми ямочками на щеках, отчетливая сиротливая морщинка на лбе… И на удивление ровное и отчетливое дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох… Так, наверное, тикает заведенная часовая мина.
И тут из глаз Миленки неожиданно брызжут слезы. Она придушенно вскрикивает, утирает лицо и порывисто поднимается, чтобы уйти. Она не в силах себя сдержать и не хочет, чтобы я видел ее истерику. Но оставлять ее одну в таком состоянии ни в коем случае нельзя!
Я топаю ногой и кричу: «Хватит!..» Миленка изумленно смотрит на меня и, кажется, перестает плакать.
– Распускаться не позволю, – твердо говорю я, выдерживаю выразительную паузу и продолжаю почти в приказном порядке: – А теперь спокойно, внятно и по возможности последовательно расскажи мне, что произошло тут во время моего отсутствия…
Тактика верна: Миленка действительно берет себя в руки. С минуту молчит, явно прикидывая, с чего именно начать, и, наконец, произносит:
– Температура у него началась еще до того, как вы пробились в миссию из «Хилтона»… Невысокая, но ничем не сбивалась. Головная боль, немного увеличенные лимфатические узлы, общая заторможенность. Я, как и положено, выдала ему сильные антибиотики – помогло сразу же.
– Ты про Эндрю? – спрашиваю я уныло, хотя еще минутой назад обо всем догадался.