Африканское бешенство
Шрифт:
Единственное, что хоть немного радует взгляд, – относительная близость нашей миссии: огромный красный крест из литого бетона, укрепленный на крыше, маячит над плоскими крышами и обугленными руинами в каких-то семистах метров от Чайна-тауна. Но и это расстояние еще надо суметь преодолеть.
Внизу замечаю наш фургон – потрепанный, но по виду целый, колеса тоже на месте, дверки закрыты. Вопросительно смотрю на Джамбо:
– Ну что, попытаемся прорваться в миссию?
– Может, стоит дождаться темноты?
– Давай хотя бы осмотрим то, что не успели осмотреть
– А как спустимся вниз, осмотримся и решим на месте, – согласно кивает Курума.
Осторожно ныряем в темный коридор. Теперь мы спускаемся по лестнице с левой стороны здания – ведь утром мы осматривали все или почти все, что можно было осмотреть справа.
Лестница темная, и Джамбо, идущий первым, тщательно подсвечивает ступеньки фонариком. Стены густо побиты автоматными очередями. Под ногами хрустит штукатурка, позвякивают стреляные гильзы, шелестит какое-то тряпье. Разбитые стулья, обломки шкафов, несколько перевернутых холодильников на ступеньках… О недавнем побоище говорят те же размашистые «поллоковские» брызги засохшей крови на стенах, потолке – и россыпь стреляных гильз на полу.
Джамбо останавливается на каждом лестничном пролете, делает мне знак не двигаться и долго, с минуты две, прислушивается, что же происходит рядом. Пока все тихо, если не считать надоедливого шуршанья крыс.
На втором этаже, перед запертой дверью, Курума останавливается и резко вытягивает руку: мол, стоять!
Замираю. Обострившийся слух различает странные звуки из-за двери. Сначала – тоненькое сопение, затем – протяжное скрипение проржавленных дверных петель и едва различимые шлепки босых ног по полу.
Стоим, прислушиваясь, несколько минут. Звуки то замирают, то приближаются к самой двери. Жестом показываю Джамбо – мол, может быть, лучше вернуться наверх? Тот мотает головой, показывая то на дверь, из-за которой по-прежнему доносятся странные звуки, то на лестницу с грудами осколков штукатурки и тряпья. Понимаю ход его мыслей: беззвучно подняться у нас все равно не получится, и тогда неизвестная пока опасность окажется у нас за спиной.
Дверь медленно, с жутковатым скрипом приоткрывается… В проеме – худенькая китаянка лет десяти. Отблеск карманного фонаря мертвенно лежит на ее плоском лице, перемазанном кровью. В руках – дробовик. Девочка смотрит на нас с очевидной ненавистью и медленно поднимает оружие…
К счастью, Курума ориентируется мгновенно – с треском захлопывает дверь, наваливается на нее плечом и кивает на разбитый холодильник, лежащий на ступеньках вверху.
– Тащите его скорей к двери, мистер Артем! – шепчет он с расширенными от ужаса глазами.
Дверь дрожит под ударами, из-под филенки летят кирпичные крошки. Видимо, девочка, инфицированная Эболой, ощущает в себе огромный прилив сил. Следующие удары звучат уже в другой тональности – несомненно, маленькая китаянка колотит в запертую дверь прикладом. К счастью, я успеваю придвинуть тяжелый холодильник…
– Бежим! – кричит мне Джамбо, и уже меньше чем через минуту мы оказываемся на первом этаже.
На всякий случай забегаем в бакалейную
– Почему-то раньше даже не думал, что Эболой могут заболеть маленькие дети, – честно признаюсь я. – Столько их видел в Оранжвилле…
– Не подтяни ты холодильник к двери – это был бы последний ребенок, которого вы видели в своей жизни, – хмыкает Курума. – Давайте лучше посмотрим, что можно отыскать в этой лавке!
Магазинчик, конечно же, разгромлен вчистую. На полу – слой муки, причудливая мозаика из сушеного гороха, вермишели, вяленой рыбы и сухофруктов, распотрошенные пачки из-под стирального порошка. Сквозь разбитую витрину виден фасад соседнего здания. К счастью, все окна дома напротив заложены мешками с песком, так что мы тут вне зоны видимости.
Стараясь не хрустеть битым стеклом, двигаюсь вглубь, к неприметной дверце за занавеской…
Опаньки! Да тут целый новогодний арсенал!
Коробки с аляповатым изображением бенгальских огней, жестянки с ярко-красными картинками и китайскими иероглифами, цилиндры разной длины и ширины с огненными наклейками и длинными фитилями, похожими на крысиные хвосты…
Бенгальские огни и ракеты, шутихи и фейерверки всех мастей и размеров, чудом уцелевшие в этом раздрае, может, на что-нибудь и пригодятся. Беру первую попавшуюся шутиху, подбрасываю на ладони…
Джамбо вопросительно смотрит на меня – мол, зачем мне все это?
– Когда я был маленьким, то очень любил фейерверки. А ты, Джамбо, любил зажигать небо?
– Мало мы таких фейерверков вчера видели, – хмыкает приятель. – Не надоело, мистер Артем?
– Не путай стрельбу с прекрасным!
– По мне – никакой разницы.
– Ты не поэт, Джамбо, – замечаю я и присаживаюсь на корточки перед стеллажом, внимательно осматривая пиротехнику.
– Поэты в этом городе не выживут, мистер Артем…
– А кто же выживет? – достаю с нижней полки огромную трубу, размером чуть больше армейской базуки.
– Только бойцы…
– …если они хоть немного будут поэтами в душе, иначе просто сойдут с ума. Ладно, пошли к машине…
Удивительно, но за то время, что мы сидели на пятом этаже, в фургон никто не залез. Все вещи на месте, включая бутыли с драгоценной питьевой водой, и даже рации. На месте и вирусозащитные костюмы, к счастью, наши похитители просто не знали, что это такое. Даже маски – и те целы!
– Нам вновь везет, мистер Артем, – хмыкает Джамбо.
– Есть у нас такая поговорка – «везет, как утопленнику».
– Разве утопленнику может повезти?
– Считается, что если человеку долго в чем-то везет, то потом в его жизни обязательно наступит некий глобальный провал, – кисло улыбаюсь я. – А нам еще надо до миссии добраться.
– Будем надеяться, что и на этот раз прорвемся.
Джамбо усаживается за руль, но двигатель пока не заводит: ведь выезжать из Чайна-тауна, не разведав дороги, – чистое безумие.