Африканское бешенство

Бастард Нил

– Рад тебя видеть, мистер Артем! – слышу из-за спины знакомый голос и оборачиваюсь.

На этот раз Гудвил одет в новенький френч «натовского» образца, с мозаичной колодкой орденских планок. Значит, вчерашнее театральное появление в белоснежном мундире со всеми регалиями было рассчитано исключительно на добрых и наивных туземцев… ну, и еще немножко на меня.

– Доброе утро, – сухо здороваюсь, однако руки демонстративно не подаю.

Самозваный президент смотрит на мой кофр с красным крестом, затем переводит взгляд на никилированный стерилизатор, затем осматривает термоконтейнер с вакцинами.

– Ничего

не забыл в своей миссии?

– Хотел бы я посмотреть на врача, который бы отправлялся к больному, забыв инструменты или лекарства, – неодобрительно хмыкаю я. – А у меня тут, как видно, больных очень много.

– Вот и отлично! – Гудвил Нджоя просто лучится доброжелательностью. – Сейчас я тебе поясню, что к чему. Вон, за помойкой вышки и колючая проволока – видишь? А чуть дальше – огромная брезентовая палатка. Это и есть наш госпиталь. Там лежат те, кто уже не может ходить. Если сумеешь поставить на ноги хотя бы несколько человек, получишь все, что только пожелаешь. В том числе и рацию, чтобы ты смог связаться со своей лаборанткой.

– Обождите, мистер Гудвил, – прерываю собеседника. – Что значит «госпиталь»? Госпиталь предполагает штат врачей, медикаменты, аппаратуру и документацию. Когда у вас появился первый больной, как он себя вел, как заражались остальные… Тут есть какой-нибудь фельдшер или хотя бы санитар?

– Уже нет, – все так же доброжелательно продолжает «президент». – Был тут один, мы его в Оранжвилле поймали, привезли сюда, чтобы за больными ходил, а он почему-то начал возмущаться и даже буйствовать. Пришлось пристрелить на всякий случай.

– Но кто-нибудь может прояснить хотя бы клиническую картину? – не сдаюсь я. – Кто-нибудь брал анализы, вел журналы наблюдений, составлял статистические таблицы?

– А зачем это тебе? Есть около сотни больных. Есть ты со своими чудесными вакцинами.

– Они хоть не буйные?

– Буйных перестреляли всех до единого. Там остались лишь те, кто уже не может самостоятельно передвигаться…

Задавать еще какие-нибудь вопросы бесполезно, проще, наверное, попытаться забивать лбом гвозди. Гудвил недобро ухмыляется, всем видом давая понять, что разговор завершен. Лицо у него теперь, словно сургучная печать на конверте из казенного дома – такое же неумолимое и бездушное.

Достаю из кофра антивирусный костюм, надеваю его, опускаю на лицо герметичную маску со стеклянным забралом, ноги сую в бахилы. Гудвил смотрит на меня с нескрываемым любопытством, однако лишних вопросов не задает.

– Все. Иди, – указывает мне автоматом в сторону сторожевой вышки мой охранник.

Сразу за помойкой натыкаюсь на огромную прямоугольную яму глубиной метра в полтора. Невольно останавливаюсь, подхожу к краю… На дне – правильные штабеля полуразложившихся тел, присыпанных чем-то белым, видимо, дустом. Мертвецов не меньше трех сотен, причем свалены они в несколько слоев. Увиденное особо не впечатляет, в Оранжвилле я наблюдал картины и пострашнее.

Сам же так называемый госпиталь воскрешает в памяти полузабытое словцо «санпропускник». Огромная брезентовая палатка армейского образца, вся в каких-то странных разводах и разноцветных заплатах. По периметру палатки возвышаются столбы с протянутой между ними колючей проволокой, у входа – две грубо сколоченные вышки. Охранников, правда, не видно: вряд ли в этом городке отыщется хоть один человек, согласный стоять там даже под страхом смерти. Так что вышки, видимо, украшают пейзаж просто для устрашения тех, кто теперь за «колючкой» – чтобы ни в коем случае не вздумали выйти наружу. Тут же – туалет, зловонный закуток с ямой и двумя досками, отгороженный грязными циновками. У входа на зараженную территорию топчется испуганный чернокожий подросток, со стареньким «калашниковым», в надорванном респираторе. Вряд ли его спасет от Эболы даже противогаз.

Подросток удивленно пялится на мой антивирусный костюм, коротко кивает – мол, давай лечи! И опасливо отходит в сторону, по всему заметно, что меня, «белого дьявола», он боится не меньше, чем зараженных.

Собравшись духом, захожу в палатку…

В душном влажном полумраке – ровные ряды грубо сколоченных нар, завешенные дырявыми москитными сетками, прелой одеждой, измочаленными окровавленными бинтами и каким-то тряпьем. Нары забиты полуобнаженными людьми, причем мужчины, женщины и дети лежат вперемежку. Единственный источник света – загаженная мухами лампочка в проволочной сетке под брезентовым верхом. Свет этот кладется на лица и руки больных причудливыми липкими пятнами, придавая им сходство с кинематографическими монстрами.

Несколько человек сидят у брезентовой стены и бормочут что-то невнятное: то ли молитвы, то ли языческие заклинания. Несколько лежат прямо на земле, в проходах между нарами. На меня почти никто не обращает внимания – больные слишком поглощены собственными страданиями. Оно и неудивительно: Эбола здесь в последней, практически предсмертной стадии. Тут уж не до немотивированной агрессии, на нее просто не осталось сил.

Огромная палатка полнится обычными больничными шумами: хрипы, стоны, бредовые разговоры, кашель, надрывный детский плач – все это причудливо смешивается в монотонный гул.

Подхожу ближе к нарам, детально осматриваю больных. Выглядят они чудовищно, буквально гния заживо. Огромные черные волдыри размером с куриное яйцо, которые брызжут гноем от малейшего прикосновения. Гигантские гематомы на месте лопнувших капилляров. Неестественно раздувшиеся лимфоузлы. Кровь, вытекающая из глаз и ушей. И, что самое кошмарное, – отслаивающаяся от мышц кожа, словно старые обои от стен. Отмирающий эпидермис ломкий и почти бескровный – лишь кое-где видна сукровица.

Практически все эти люди в последней стадии истощения. Выпирающие наружу ребра, черепа, словно обтянутые черным пергаментом, вздувшиеся животы детей…

Все это столь неправдоподобно и жутко, что я невольно вспоминаю средневековые картины с изображением адских страданий. Только эти страдания не нарисованные, не придуманные художниками.

Пот струится под герметичной прозрачной маской, слепляет веки, но снимать маску нельзя ни в коем случае. Нахожу в углу стол, раскрываю чемоданчик, на предусмотрительно прихваченной в миссии клеенке раскладываю инструменты, ставлю термоконтейнер с вакциной, достаю упаковку одноразовых шприцов…

Таких упаковок у меня всего пять, по двадцать штук в каждой. На всех больных, конечно же, не хватит – их тут больше двух сотен. Так что придется стерилизовать уже использованные – если только отыщу тут источник с незараженной водой…