Африканское бешенство
Шрифт:
– И какую же роль в этом вы отводите мне? – спрашиваю уныло, хотя прекрасно понимаю – какую.
– Тебе?! – Гудвил смотрит на меня, словно на душевнобольного. – Ты что, сам не понимаешь? Я предлагаю тебе стать своим первым помощником. По-моему, это очень серьезная роль. А хочешь, я прямо сейчас назначу тебя министром здравоохранения. Хотя нет, не то… Должность премьер-министра тебя устроит? Мистер Артем, пойми же! У тебя будет все: дворец с прислугой, гарем самых красивых женщин, гараж самых дорогих автомобилей, яхты… даже преданные рабы, если ты только пожелаешь их иметь. Тебя будут бояться и уважать. Ты будешь вторым человеком в этой стране!
– Когда я сидел в лаборатории и занимался вакциной, то не думал о рабах. А также о дворце, гареме, прислуге и яхтах. Я просто хотел помочь всем этим несчастным.
– Никогда не поверю, что ты делал это бескорыстно, – недоверчиво поджимает губы Гудвил. – Тогда скажи сам, чего хочешь?
Это – ключевой момент застольной беседы. Прекрасно понимаю, чем грозит мой отказ. Этот мелкий и мстительный человек наверняка распорядится казнить Джамбо и Элизабет на главной площади городка, меня бросят в тюрьму, а двери подвала миссии будут взорваны на следующий же день. Миленку отдадут на потеху местной солдатне, а все вакцины, которые она успела синтезировать, перейдут к Гудвилу.
Откашливаюсь в кулак, напускаю на лицо подобающую ситуации задумчивую серьезность и произношу с подчеркнуто-дипломатичными интонациями:
– Поймите, я действительно считаю этот разговор преждевременным. Я не могу по очень предварительным итогам наблюдения утверждать, что вакцина действительно стопроцентно спасает от вируса. Может быть, людям она принесет куда больше вреда, чем пользы. Давайте немного подождем…
Гудвил молчит. Но не так, как обычно молчат, обдумывая услышанное, а отстраненно, будто шахматист, просчитывающий будущую партию.
– У меня нет времени ждать, – наконец негромко произносит он. – Оранжвилль на грани вымирания. На улицах уже почти нет людей. Но даже и это не самое страшное. Не сегодня-завтра, эпидемия перекинется на мою армию. Если я не продемонстрирую этим людям свое могущество, я не смогу удержать власть.
– Но побочные эффекты, противопоказания по возрасту и весу, совместимость с другими препаратами, – несмело напоминаю я. – Я не могу так просто рисковать здоровьем людей!
– Да плевать мне на эти противопоказания! – обрывает Гудвил неожиданно жестко. – Пусть хоть сотня этого деревенского быдла передохнет от противопоказаний, но если один или два при этом выживут – меня будут носить на руках. Я не медик, не вирусолог. Я – политик, ты понял?! А ты, как я вижу, не ценишь хорошего к себе отношения, не хочешь мне помочь!.. – Теперь от былого благодушия и показной доброжелательности не остается и следа: глаза его наливаются кровью, зубы оскаливаются, огромные кулаки сжимаются. Гудвил буквально сочится ненавистью, которая исторгается из него, словно огонь из ацетиленовой горелки. – Я заставлю тебя одуматься! – орет он так громко, что хрустальные рюмки на столе отдаются жалобным позвякиванием. – Думаешь, у меня нет для этого средств? Или рассчитываешь на чью-нибудь помощь?!
«Гарант законности» и порядка призывно хлопает в ладоши, и из-за двери выскакивает охранник, сопровождающий меня в этом городке даже до сортира.
– Он не хочет помогать нашему народу, – пафосно объявляет Гудвил, тыча в меня пальцем. – Он считает, что зараза, которую придумали белые дьяволы, не способна причинить ему вреда, потому что и сам он белый. Сейчас ты наденешь на него наручники, отведешь в госпиталь, сделаешь ножом надрез на его руке и намажешь рану отравленной кровью из раны какого-нибудь больного. А потом бросишь в яму и будешь его сторожить денно и нощно!..
Я даже не успеваю ничего возразить, как на моих запястьях защелкиваются наручники. Охранник открывает дверь и легонько тычет мне в спину автоматным стволом. Гудвил усмехается, словно насосавшийся упырь – он явно доволен своим коварством.
– Вот так-то, мистер Артем! Согласишься на мое предложение – получишь вакцину и будешь жить дальше, получая от жизни все, что я тебе обещал. Не согласишься – я прекрасно обойдусь и без тебя. Тем более что твоя белая подруга вряд ли сумеет бежать из своего подвала!..
30
Вот уже четвертые сутки я сижу в яме на окраине городка. Всего имущества у меня теперь – грубая циновка, два куска дырявого замасленного брезента вместо постельного белья, погнутая алюминиевая ложка да еще бесформенная подушка, набитая сухими пальмовыми листьями. Бежать отсюда нереально: яма довольно глубока, и без посторонней помощи мне не выбраться. Единственный человек, которому позволено находиться рядом с ямой, – мой охранник. Он и караулит меня в темное время суток. К своим обязанностям страж относится на удивление добросовестно: по утрам выводит на оправку и часовую прогулку, причем на время прогулки всегда надевает на меня наручники. Опускает в яму корзинку с едой и пресной водой. Иногда, в качестве особой милости, бросает мне несколько бананов.
Все мои попытки разговорить стражника наталкиваются на односложное: мол, ты – опасный преступник, ты пошел против воли доброго мистера Гудвила, и потому должен быть наказан…
Преступление и наказание сочетаются в странной пропорции. Я, изобретатель вакцины против подтипа «Е», «скучаю» в зловонной яме, а Гудвил, чьих людей я вакцинировал, спасая от неминуемой смерти, сидит в комфорте и неге, просчитывая, как использует мое изобретение для получения абсолютной власти в этой забытой Богом стране. «Гарант законности и порядка» наверняка не заболеет Эболой, чего не скажешь обо мне. Мое левое предплечье тупо ноет: молодой негодяй действительно сделал надрез, щедро намазав его кровью зараженного…
Если ничего не предпринять, я обречен. Спасти меня может только вакцина, а в этом проклятом городке она есть лишь у Гудвила. Вот и получается, что, по всем раскладам, мне остается лишь принять его предложение!
Мне совершенно не хочется превращаться в игрушку в руках этого гнусного зарвавшегося типа. За последний месяц я мог быть десятки раз застрелен, зарезан, мог закончить свою жизнь под завалами, мог заблудиться в подземном коллекторе или сгореть заживо в нашем микроавтобусе… И ради чего? Чтобы ожиревшая никчемность дорвалась до неограниченной власти сперва в этой стране, а потом, может быть, и во всей Центральной Африке?!
Гудвил не оставляет меня и тут: по нескольку раз в день наведывается к моей яме, становится у края и издевательски интересуется, комфортно ли мне тут жить, ощущаю ли я, как врач, какие-нибудь опасные симптомы, и какие у меня планы на будущее.
Отвечать мне нечего, и потому я отмалчиваюсь. Да и вступать в пререкания с этим ожиревшим жлобом, вообразившем себя африканским Наполеоном, ниже моего достоинства…
Мысль о побеге, которая поначалу проклевывается в мозгу хрупким ростком, вскоре разрастается там разветвленным корневищем баобаба, заслоняя собой все другие соображения.