Агапэ. Нулевая глава
Шрифт:
– Ты любишь меня! – воскликнула она очевидно не веря мне, и оттого, что она произнесла истину своими губами, мною овладела смута, да и всепоглощающий порыв обрести счастье.
– Да, люблю, – живое существо любого этапа развития проникнуто стремлением к этому властному чувству. – Я страстно хочу, чтобы ты принадлежала мне. Хочу, не рассуждая! Наш брак станет истинным и чистым, и чувства не угаснут, а неудачный брак Зуманна – лишь исключение из правил.
Рядом с ней я лишался хребта. Я подал Эвелине руку, и она переложила книгу с колен на подушки, чей фантастичный, готический сюжет померк с нашей действительностью. Вся она замедлилась: движения ее рук, ее слова и страхи. А мечты и желания убыстрились по ходу
Через четыре минуты, девушка утонченно держала на коленях чашку чая с блюдцем из фарфора превосходного английского качества (фабрика «Этруриа» Дж.Веджвуда), и пила она чай без сахара, а я старался запомнить этот миг. Сегодня все доставляло мне радость: и тонкая жажда, и наше с Эвелиной общее счастье, разделяемое в тишине. Я постарался запомнить, как она холодела от волнения; как Эвелина дрожала перед одной мыслью об отъезде от отца. Мы не знали, как нам быть дальше.
Но вот Эвелина привстала, дабы поставить кружку на столик, а шов на ее платье разошёлся. «Надо его починить», – сказала она. «Самой», – добавила она. «Взять ножницы, нитки, и что ещё?», – Эвелина поразительно спокойным голосом обратилась ко мне, и я с нескрываемым удивлением поднял голову на неё. «Ты думаешь сейчас о шитье?», – растерялся я. «Ах, ну да, наперсток, конечно», – продолжала Эвелина и с азартом побежала на второй этаж по лестнице, оставив меня одного. И мне показалось, что воздух больше не проводил звука, что само мое сердце внутри оттесняло своими размерами остальные органы.
Неожиданно позади разразился скрип входной двери и топот валких старческих шагов; мистер Уилсон вошёл внутрь дома. Звук его голоса оттянул меня канатом в сторону. Но не было решительно никаких оснований тревожиться до того, как я увидел, что он держал в руках ружье.
– Что вы делаете в моем доме ночью, мистер Барннетт? – спросил помятый жизнью старик с пустым, болезненным взглядом.
На его подбородке, на подошве обуви была грязь; он бродил по не облагороженной части садов. Мой голос дрогнул, когда он навел на мою голову дул ружья. В ужасе я был готов ускакать прочь из дома, как бессовестный зверек, но я не мог оставить Эвелину с ним наедине снова. Мистер Уилсон был больным стариком, чья душа испытывала психологические трудности. (Он был схож с моим дедом!) Главное знать, с кем имеешь дело. Да.
И только я хотел подать голос, как он резко подпрыгнул, посмотрел в пол, швырнул на пол ружье и заговорил на жаргоне. Он кричал, что падает в огонь, что на него смотрят вылупившиеся глаза из стен. По его щекам текли не ощутимые слёзы, широкие поры грязной кожи впитывали их. Я стоял и смотрел на него, как убитый. (Вспоминая своего безумного деда)
Боже, какой крик! Как Эвелина вздрогнула, когда увидела на полу ружье и своего отца в порыве бреда. Она отбросила моток ниток и тонкую иглу и порхнула к отцу навстречу!.. Эвелина едва подала ему руку, едва бросилась в отцовские объятия, как вдруг замертво упала на пол. Я осознал: прогремел выстрел. Я смотрел в сумасшедшие глаза своего соседа, и сам себе не отдавая отсчёт упал на колени перед ней. Была жуткая рана в ее животе под тканью слегка порванного платья, которое Эвелина стремилась починить с такой страстью. Эвелина давила из себя улыбку, даже когда ей было невыносимо больно, когда она умирала на моих руках.
Мистер Уилсон с улыбкой высоко подпрыгнул. Снова и снова.
Эвелина была мертва. Ее малахитовые глаза замерли на пляшущем, надрывающимся от смеха мистере Уилсоне. И только
Выпятив глаза, он выстрелил вновь.
Звёздная ночь
Эта ночь стала началом великого скитания. В эту ночь родилась и я, обратная сторона разума Барннетта.
И ирония была в том, что поступок одного шизофреника стал причиной эпизодической шизофрении другого.
А причудливая пуля, всаженная в плечо молодого человека, послужила резоном его чудной бесконечности.
Дилан Барннетт
Я очнулся посреди ахинеи, в которую меня внезапно окунула жизнь. Я ничего не чувствовал… не замечал… обыденная боль в спине затмилась неопознанными ощущениями в левом плече – это была очень «острая» боль. «Боже упаси, меня парализовало?», – подумал я. Вскоре я смог пошевелить лодыжками, а затем и пальцами ног. Итак, я не был парализован, но, когда я попытался облокотится на руки и привстать, так что-то, по ощущениям ключица, треснула, как кусок пропитанного кровью мела. Я взвизгнул от боли и ударился затылком об пол. Я закрыл глаза.
Казалось, что в голове у меня была бездонная пропасть, куда я падал и падал. И я был готов погрузиться в пропасть самозабвенно, но нечто демоническое держало меня и заставило встать. Заставило! Я не знал, сколько времени лежал без сознания (была ночь), сколько крови я потерял (она сочилась с левого рукава); я не знал, что мне следует сделать. Я не понимал, почему единственная служанка ещё не обнаружила этот живописный кавардак! Эвелина мертва! Скончалась в результате трагической случайности! Мебель в гостиной опрокинута: мистер Уилсон сбил книги на пол; перевернул диван; там кувшин разбил, там стакан, вазу с орнаментом роз и фиалок, где стоял мой букет; пулей старик проверил неустойчивую массу комода, а теперь разлегся на кушетке с простреленной головой!
Та же демоническая сила заставила меня забыть о затхлом домашнем воздухе с ароматом варенной капусты и взять на руки тело любимой из дома. Я спешно покинул дом в предрассветных сумерках. Я бежал по жёсткой, дикой траве в садах, отравленных туманами.
Мое сердце колотилось неправдоподобно бешено. В ушах стучала кровь. С ужасно долгими остановками я донес тело Эвелины до Хорнфилд-Хаус (с каждой верстой мое плечо хрустело все громче). Я прокрался внутрь поместья с чёрного входа. К моему счастью, люд, населявший имение, все ещё спал, и я смог незамеченным попасть в свои покои.
Посадив возлюбленную на стул у окна, я установил свечу. Скоро должно было светать. Зелёный свет вокруг меня размывался в темноту. Я не знал, что мне делать! Поэтому я делал хоть что-то. Обмывая ее нагое тело, я убеждал себя, что готовлю Эвелину к раю. (К Богу она должна явиться, будучи людским идеалом) Набранная мною вода, в которой я обмывал ее тело, стала скорее концентрированной кровью. Я швырнул ее покрасневшие одежды и полотенца в угол комнаты; я укутал тело Эвелины в нежную простыню. На ней осталась только подаренная мною обсидиановая подвеска. Моя рука продолжала трещать по швам, когда я одевал ее в свежие вещи. Отчаявшись, я лёг на постель вместе с возлюбленной.
На моих щеках остались следы крови и теперь уж было не понять, кому из нас двоих она принадлежала раньше; я старался ограничить собственные движения свободной рукой, когда я вытаскивал пулю. Но крик вырывался невольно как следствие разъедающей плоти боли. Нет, моя ключица не была сломана, но остался след от пулевого ранения. Через полчаса обессиленный я уснул на ее коленях. Я проснулся в полдень от лучей солнца, ведь забыл закрыть шторы. Камердинер стучал в мою дверь. В моих глазах всё вокруг кружилось; воздух смердел;