Агапэ. Нулевая глава
Шрифт:
Собрав волю в кулак, надавав себе пощёчин, я смог заставить себе прогнать податливую слугу сквозь боль. Когда за дверью все стихло я, судорожно вцепившись в перила, в состоянии меж безумцем и трупом побрёл на первый этаж за бутылочкой рома. В столовой меня давно уж ждала экономка с лунообразным лицом, да Зуманн выжидал случая узнать, куда я стремительно умчался вчера.
– Дилан, что с тобой? – воскликнул итальянец, выскочив к лестнице.
Голубизна его глаз лишила меня оставшихся граммов самоконтроля.
– А разве со мной что-то не так?!
Из соседней комнаты экономке зазывала нас на поздний завтрак.
– Дилан,
– Не придумывай лишнего, Зуманн. Я полностью здоров, – сказал. – Я замечательно себя чувствую! – взбудоражился. – Я чувствую себя так замечательно, мистер Зуманн, как никогда до этого, представьте!
Я быстрым шагом направился к входной двери. Он схватил меня, но я вырвался из его дружеских рук и выбежал на улицу. Кровь начала сочиться вновь сквозь повязку.
Подбежав к конюшне, я запрыгнул на своего жеребца. Я ездил по долине несколько часов, пока не загнал породистую лошадь, как дешевую суку, купленную за бесценок по причине ее плохого здоровья. Меж тем утренние деревья были так же зелены, как и раньше; рыбы рассекали водную гладь. Неизменно кипела жизнь, а над домом мистера Уилсона высилась коса смерти. Знакомый пейзаж омрачился скорбью и заразился болью. До заката я шептал себе под нос слова католической молитвы, сидя у озера там, где никто не смог бы меня найти.
Я вернулся домой к ночи, готовый отдать концы сполна. Прислуга настороженно отшатывалась от меня, а пёс не отходил от ног. В моих покоях Зуманн ждал меня с моими собранными вещами, глядя на окровавленную постель и наши багряные ночные вещи. Он рассказал, что все в графстве Кент уже знают о страшной смерти семейства Уилсонов. Зуманн произнёс заветные слова: «Служанка дала показания. Сказала, что это их сосед Барннетт убил и отца, и дочь прошедшей ночью.
Внутренний холод пронизывал позвонки, которые я начал постепенно ощущать вновь. Я, будучи слабым мальчишкой в те времена, был слишком ошеломлен для расспросов. «Дилан, я отвезу тебя обратно в Лондон, и ты заляжешь на дно, будешь жить под другим именем», – призвал Зуманн, второпях комкая мои вещи.
Уже тогда я был обречён жить среди самоубийц, пьяниц, и других людей, чьи души были обречены на гибель. Читатель, представьте, что в тихой провинции, где ваши соседи – недалёкие, размеренные олухи, тебя, дикого, грешного, обвиняют в убийстве! Но Зуманн, слава Богу, не верил лжи и проповедовал истину.
Все труды Вольтера и Руссо в трагичные моменты вылетают из головы; и в конечном итоге остаётся только собственный халатный опыт.
Вниз, слегка по наклонной мчались мы! А мой пёс за нами до того, как выдохся и упал почти без дыхания. Дорога впереди словно расширялась и удлинялась с каждой милей. Колеса жужжали, экипаж кренился то влево, то вправо. Из-под копыт лошади вырывались поломанные напополам ветки; экипаж приподнимался над землей, казалось, на несколько дюймов. На станции я шёл в темноте, и Зуманн направлял меня, как ребенка, как громоздкий экипаж со старой каббалой в упряжке. Зуманн сунул мне в карман купюры и приказал залечь на дно в Лондоне, приказал смешаться с толпой. «Я найду тебя! А пока прикрою следы», – приговаривал он самоотверженно, перевязывая мне рану лоскутом одной из моих пышных рубашек. Когда
Глава 6.
`Aдам Нил
Лондон проглатывал молодых людей миллионами, никогда больше не отпуская их вновь и губя их жизни в бедности. Осень 1813 года начала туманить умы людей. Листва деревьев с каждым днем опускалась к земле ниже и ниже, оставаясь багряной и золотой, но редея с каждым днём. Раньше, в трущобах я обитал одну-две ночи до того, как вновь растворялся в людском потоке на Бонд-стрит или Сент-Джеймс. Раньше, в борделях, у мест проведения бойцовых поединков, где меня не узнавали, я ощущал себя непобедимым. Ныне сконфуженный, дрожащий и больной, я стоял в тени у двери выхода, и грубые нравы дешевого трактира разбавлялись кислым запахом ветра из окна.
Память съедала меня изнутри, словно сонный паралич. Я был разбит, сломлен и потерян, ибо даже во снах меня преследовали воспоминания – жуткая улыбка мистера Уилсона во все зубы и его пляски, как он кричал о пламене, пожирающем его плоть, вопил о глазах в стенах, как мой дед перед смертью! Но я точно знал, что я должен затаиться, да найти себе какое-нибудь занятие, которое не позволило бы мне растерзать себя воспоминаниями. И трудился я простым рабочим уж несколько месяцев, да начал в свободное время ежедневно наведываться в харчевню, где веселые люди делятся безрадостными историями своей безрадостной жизни.
– Аристократы – для них важны манеры! – капризно воскликнул мужичок номер один с белоснежным рядом верхних зубов, один из четверых завсегдатаев здешнего заведения.
Угрюмо продолжил второй старик, лишившейся одного уха и пальцев:
– Да все они высокомерные снобы! Ходят они, значит, по баллам, пишут стихи, музицируют, говорят на двух-трёх языках. Да, да! Они постоянно говорят! Они только делают, что говорят. И больше ничего.
Я внимательно слушал, когда мужчина номер три подал высокий голос:
– Живут они в своих имениях, готовые веселиться в постелях со своими жёнушками и любовницами, а их сынишки наведываются в наши бордели. Но не знают аристократы настоящей жизни! Они годами не выходят из запоя и…
– Как и мы! Мы с ними не очень-то и отличаемся. Как и мы, они в запое! – четвёртый мужчина рассмеялся. 20 ему лет? 40? 45? Было трудно сказать. Да и не было у меня ответа на вопрос.
Но четверо потных мужичка, играющие в карты дни на пролёт, были правы лишь отчасти. Да, раньше я не мог себе и пуговицу пришить – жалкий, ничтожный. Удивительно, как я ухитрился пройти по жизни с теми крохами познаний, какие у меня были! Но будучи богачом я думал не только о распорядке своего дня и о мелких бытовых заботах, но и о будущем тех, кто зависит от моих решений.
Я вышел на свет, напугав древнюю хозяйку трактира.
– Ах! Это ты, Адам! – воскликнула она.
– Я напугал вас, дорогая? – виновато улыбнулся я. – Должно быть вы подумали, что присланный властями нагрянул к вам.
Она буркнула в ответ что-то под нос, а я не стал переспрашивать; я присоединился к крестьянским мужичкам. Я закурил, слушая шум голосов внутри себя. (Курево укрепляло мой скверный сон) Гуляки пялились на противные цветы, натыканные по горшкам, и я предложил угостить их пивом за свой счет.