Агасфер. Чужое лицо
Шрифт:
А когда после выхода в Красное море невольным пассажирам стали выдавать к ужину по большой кружке красного терпкого анатолийского вина – «иваны» пустили среди глотов и особенно игроков [21] свое указание: кто оставит братву без купания и вина, тех будем наказывать сами, своим «следствием» [22] .
И в трюме почти на две недели воцарились тишина и спокойствие. Нет, без оплеух и подзатыльников, отвешиваемых тупой и забитой шпанке [23] , конечно, не обходилось –
21
Категории осужденных-скандалистов, чаще всего подверженные «внутренним разборкам».
22
«Следствие» – жестокая игра-наказание для провинившихся, нарушивших тюремные неписаные законы. Как правило, виновных скручивали тряпками и подбрасывали к потолку, давали возможность падать с высоты на пол. «Усиленное следствие» означало, что под тело падающей жертвы подкладывали твердые предметы вроде деревянных чурок, ломавших ребра, позвоночники, руки и ноги.
23
Самая низшая, всеми забитая категория арестантов.
Расставшись с Сонькой, Сема Блоха проскользнул к единомышленникам-«иванам», бывшим в курсе дерзкой задумки. Наскоро пересказал Сонькины идеи. Кое-что показалось дельным, хотя сама мысль действовать под диктовку бабы, пусть и аферистки высшего разбору, была противна. Кинули, посмеиваясь, жребий – кому первому по сопатке получать – все должно быть натуральным, с кровью и стонами.
Заранее морщась, Сема предупредил другана, чтобы тот своими кулачищами шибко не зверствовал: смотри, мол, потом ведь моя очередь придет! Опосля решили колотить набитый тряпьем армяк [24] , и шумно, и не больно.
24
Зимняя верхняя одежда, выдаваемая всем заключенным при отправке на дальнюю каторгу.
Загородившись на всякий случай от дремлющего караульного тряпками, Семе Блохе накрыли голову халатом и дали первую плюху. Дали, видимо, от души, потому как тот, подскочив от боли, зашипел:
– Я ж тебя просил, падла… Ну, держись, когда мой черед придет!
– Терпи, казак, атаманом будешь! – гыгыкнул второй заговорщик, отвешивая второй удар, едва не разбудивший караульного.
Сему удержали от немедленной «оборотки», сняли с физиономии халат, придирчиво осмотрели повреждения.
– Сойдет, Сема! – больше всех успокаивал кореша второй. – Кровишши поболее по харе размажем – и сойдет!
Оп-па! Не дожидаясь, пока кореша накроют, Сема дважды ударил его от души, сбил на пол. Закатившись под шконку, дал сигнал остальным: давай, мол, робяты!
Те тут же принялись пинать армяк и лупасить его, сопровождая «избиение» дикими воплями.
Первыми тревогу забили женщины-арестантки из смежной клетки:
– Эй, мужики! А ну кончай морды друг дружке «гладить»! – негромко заголосила одна, опасливо поглядывая на продолжающего храпеть караульного. – Без помывки ведь ироды завтра оставит!
Видя, что драка в полутьме и неверном свете качающихся фонарей продолжается, женщины накинулись на своих «кавалеров», успевших проникнуть к ним.
– Колян, Федька! Да разбудите вы своего товарища! Без воды, без стирки ведь останемся завтра!
– А нам-то чево? – вяло посмеивались кавалеры. – Не наша вахта!
Однако шум внизу уже привлек внимание караульного с верхней палубы. Заглянув с фонарем вниз, он увидел катающуюся по полу в мужском отсеке кучу-малу, мелькающие ноги и кулаки. Перевел фонарь на спящего караульного в нижнем проходе, заорал:
– Эй, вахтенный, мать твою так и этак! У тебя там драка по левому борту! Эй, варнаки, а ну прекращай шум! Расходись по шконкам!
И пронзительно засвистел в оловянный свисток, созывая дежурную ночную вахту.
Через полчаса старший вахтенный докладывал старпому Промыслову:
– Так что опять драка в левобортном отсеке, ваш-бродь! Дрались человек восемь, пока мы спустились, все разбежались, как водится. Осмотрели отсек – в крови только эти двое, ваш-бродь. И карты по шконке раскиданы… Прикажете разбудить капитана, ваш-бродь?
– А зачем? – зевнул Промыслов. – Зачем будить-то? Сказано было, и не один раз: кто, кого, за что – нас не интересует! Факт драки зафиксирован? Значит, и моего рапорта капитану хватит: завтра все арестанты остаются без помывки и без вина!
– Господин начальник, ваше высокоблагородие! – заблажил Блоха, подтирая кулаком кровавые сопли под носом. – Прикажите нас с Мишаней в правый отсек перевесть! Убьют ведь, варнаки! Тихо-мирно с Мишаней в штос кидались – а эти ироды накинулись, всю морду попортили!
– Несчастные какие! – покачал головой Промыслов. – На пару, значит, играли?
– Так точно, ваш-бродь! А оне…
– Кто – оне? – вкрадчиво поинтересовался Промыслов. – Скажешь – рапорт писать не стану!
– Ваш-бродь, нешто вы порядков наших, каторжанских, не знаете? Не видели мы никого, темно ведь…
– Понятно, – равнодушно кивнул Промыслов. И повернулся к судовому доктору: – Евгений Сидорович, осмотрите этих потерпевших, будьте добры! Есть ли у них ранения, представляющие опасность для жизни и здоровья?
Паламарчук опасливо обошел связанных кусками линька «картежников», покачал головой:
– Та вроде немае ничого страшного. Мордуленции разбиты, так это им не привыкать, я так полагаю…
– В госпитализации они нуждаются, доктор? Эй, варнаки, руки-ноги целы? Ребра вам не успели потоптать?
– Никак нет, ваш-бродь!
– Вахтенный! Запри голубчиков до утра в «фонарь» [25] , а перед завтраком переведи их в другой отсек. Мастаки, видать. Им к себе возвращаться нельзя – убьют! А нам отвечать – что мер не приняли!
25
«Фонарем» на кораблях такого типа называли полое основание мачты, которое обычно использовалось вместо карцера, для наказания арестантов. В тесном отделении «фонаря» нельзя было даже сесть – лишь чуть-чуть согнуть ноги в коленях. В жаркие дни «фонари» для наказания не использовались: уже через полчаса заключенный туда арестант мог умереть от теплового удара.
– Вот спасибочки, ваш-бродь! Тока в «фонари»-то за что? Мы же с Мишаней как есть пострадамшие, и нас же в «фонарь»!
– За память плохую! – усмехнулся Промыслов. – Марш отсель!
Как ни старались Сема Блоха и его агитаторы соблюсти конспирацию, понятие свободы для каждого арестанта является совершенно особым. Одни ждут ее для того, чтобы попытаться что-то изменить в своей жизни, – таких всегда было меньше прочих. Для других свобода означала пьянящее чувство хоть временного избавления от тюремных норм и правил, от придирок начальства, от гнета самой каторги…