Агенство БАМС

Рей Полина

— Что вы мне хотели показать, Настасья Павловна?

Усилием воли подавив начинавшую бить ее дрожь, Оболенская сказала:

— Приглядитесь повнимательнее — в потолке должен быть люк. Я видела его в нашей с вами каюте в полу и… — она запнулась, но, помедлив лишь секунду, расплывчато добавила:

— И не только в нашей.

По нахмуренными бровям Петра Ивановича Настасья поняла, что ее объяснение ему пришлось не слишком по душе, но спрашивать ничего в данный момент господин лейб-квор не стал. Вместо этого он быстро забрался на стол и подсветил довольно низкий, по счастью, потолок.

— Ваша правда, дорогая моя Настасья Павловна, — заметил спустя пару мгновений поисков Шульц, — там люк.

Отвечать на сие Оболенской ничего не

потребовалось — Петр Иванович и без того прекрасно знал, что следует делать далее. Поднапрягшись, лейб-квор выбил крышку люка и, подтянувшись на руках, пролез в отверстие сначала сам, а затем помог подняться уже ожидающей, стоя на столе, Оболенской, и оба они оказались таким способом сначала в каюте среднего класса, затем — в чьей-то каюте на верхней палубе. Но едва успели Настасья Павловна с Петром Ивановичем выбраться из люка, как дирижабль тряхнуло и новая волна испуганных людских воплей прокатилась по «Александру Благословенному». Мгновением позже несчастное судно накренилось сначала на правый бок, следом — на левый, и, не удержавшись на ногах и не найдя за что зацепиться, Оболенская полетела кувырком куда-то в угол, путаясь в собственных юбках, а в голове ее беспорядочным сонмом проносились все молитвы, которые она когда-либо только знавала. Ударившись плечом обо что-то твердое, Настасья Павловна крепче сцепила зубы и ухватилась руками, что было сил, за чугунную ножку стола из красного дерева, что и послужила причиной пронзившей ее боли. В тот же миг дирижабль на долю секунды застыл, а затем раздался характерный звук, похожий на всплеск воды, и «Александр Благословенный» снова закачался, но на сей раз плавно, будто бы ласково перекатываемый неторопливой волной. До слуха Оболенской донесся приглушенный гул, словно из недр самого судна вырвался вздох облегчения. Переведя дух, Оболенская тотчас же вскинула голову, отыскивая глазами Петра Ивановича и обнаружила его подле себя, протягивающим ей руку. Едва поднявшись на ноги, Настасья тут же устремилась к выходу, влекомая желанием убедиться, что все взаправду обошлось и самое страшное осталось позади.

От представшей ее взору картины, что открывалась со стремительно пустеющей палубы, у Оболенской задрожали руки — то ли от облегчения, то ли от пережитого ужаса. «Александр Благословенный» со спущенным монгольфьером сидел посреди небольшого озерка площадью почти с сам дирижабль, в окружении огромных вековых сосен. Поток людей, что еще недавно стремился наверх, теперь столь же спешно стекался вниз, совершенно явственно желая скорее покинуть несчастное судно. Некоторые прыгали прямо в воду, не дожидаясь очереди, чтобы спуститься по трапу.

Шульц и Оболенская не стали вливаться в эту толпу, поддаваясь новому общественному безумию, и в полном молчании спустились на землю в числе последних, кто покидал потерпевший крушение дирижабль.

Когда остатки напряжения схлынули, заместившись сначала лишающим всяких сил облегчением, а затем — озабоченностью, перед Шульцем и Оболенской встала новая проблема: понять, где они теперь находятся. Кроме того, Настасью Павловну немало занимал вопрос о том, было ли крушение дирижабля простой случайностью. И она была совершенно уверена, что ответ на этот вопрос — «нет».

Меж тем, примерно в пятисот метрах от покинутого всеми «Александра Благословенного», раздался поначалу негромкий шорох, вскоре сменившийся осторожными и на удивление легкими шагами. Облаченные в длинные ботфорты ноги аккуратно, но весьма проворно в условиях опустившихся на землю сумерек пробирались к потерпевшему крушение судну.

И едва стоило их обладателю оказаться в непосредственной от дирижабля близости, как откуда-то вынырнула длинная металлическая трубка и, издавая звуки, подобные тем, что производит человек или животное, когда принюхивается, принялась обшаривать останки «Александра».

Спустя несколько минут Моцарт — а это был именно он, выловил своим носом-трубкой из воды некий блестящий предмет и, развернувшись

к дирижаблю задом, понесся на всех парах туда, где в отдалении от озерца слышались людские голоса и полыхал красновато-оранжевым заревом костер.

Прислонившись к дереву, Оболенская в то же время обдумывала все, что случилось за сегодняшний вечер и пришла в результате этого к нескольким важным выводам.

Первое: мужчиной в сером фраке, который, вероятнее всего, и являлся неуловимым покусителем, вряд ли мог быть граф Ковалевский. За те несколько мгновений, что шла Настасья Павловна от его каюты до лестницы, ни один человек не сумел бы так скоро переодеться и каким-то образом оказаться у спуска к трюму раньше нее. Кроме того, человек в сером никак не походил на польского графа со спины, будучи ростом куда ниже и обладая фигурой менее мощной, скорее коренастой. К тому же, никакой аристократической осанки, кою не мог скрыть Ковалевский даже под обличьем слуги, у убивца не было и в помине.

При условии — и это было второе — что именно человек в сером являлся тем, за кем они с господином лейб-квором безуспешно гонялись уже довольно продолжительное время.

Но как раз в том, что именно он — убивец, у Настасьи Павловны почти не было сомнений. Она ведь самолично наблюдала, как нырнул этот негодяй в зеркало, а после того, как с некоторым опозданием последовала туда вслед за ним, обнаружила в помещении Петра Ивановича в компании очередной жертвы с жутко выгнутыми перстами. И больше всего — это третье — Оболенскую теперь волновал вопрос, казалось ли ей или и вправду тот, кого они с Шульцем искали, был поразительно похож со спины на дражайшего дядюшку Аниса Виссарионовича, который и заслал их на рухнувший дирижабль. И если то был действительно Фучик, думать, что именно один из ближайших ее родственников мог являться безжалостным убивцем, способным погубить ее саму, Настасье Павловне было попросту страшно.

— Скажите, Петр Иванович, — нарушила Оболенская установившуюся меж нею и Шульцем тишину, — не показался ли вам тот, за кем вы гнались… несколько знакомым? — задав вопрос, она нервно сглотнула, надеясь всею душою, что только ей привиделось это жуткое сходство. И, словно бы не в силах боле молчать, тут же добавила, решив поделиться с Петром Ивановичем хотя бы частью того, что знала:

— Я видела покусителя, господин лейб-квор. Примерно за пару-тройку минут до того, как обнаружила вас. Прямо пред моими очами он растворился в зеркале без следа, а когда я поняла, что это потайная дверь и бросилась следом — нашла только вас. О нем и я вопрошала тогда… до падения.

Настасья Павловна замолчала, давая Шульцу возможность обдумать сказанное ею, но тишина стояла меж ними недолго. Вскоре Оболенская приглушенно вскрикнула от того, что кто-то коснулся ее плеча, а обернувшись, обнаружила пред собою Моцарта.

Пианино было покрыто грязью и водорослями почти наполовину, а одна из тех странных трубок, что зачем-то ввинтил в его внутренности Алексей Михайлович, теперь выглядывала из-под крышки и протягивала Настасье Павловне то, что заставило ее дрогнуть.

Похолодевшими враз пальцами она коснулась поверхности золотых карманных часов и, не давая себе возможности передумать, повернула их тыльной стороной.

В неверном свете костра на металлической поверхности сверкнула гравировка с хорошо знакомой монограммой «А.Ф.», не оставлявшая никакой надежды на то, что присутствие дядюшки на дирижабле было не более, чем игрой воображения. Зажав свободной рукою рот, Оболенская неотрывно смотрела на страшную находку, словно не могла поверить собственным глазам и будучи не в силах произнесть ни слова.

Не успел Петр Иванович ответствовать Настасье Павловне относительно того, о чем она поведала ему минутой ранее, как подле нее обнаружилось то самое пианино, наездником которого Шульцу уже довелось однажды стать. Нахмурившись, он наблюдал за тем, как Оболенская забирает у Моцарта предмет, который и самому ему был слишком хорошо знаком.