Агенство БАМС

Рей Полина

В центре круглой площадки, от которой разбегались в стороны еще несколько туннелей, лежала раскрытая книга, по четырем сторонам от которой стояли четыре свечи. Не сразу поняла Настасья Павловна, что легкий дымок, витавший над фолиантом, исходит из самой книги, а страницы ее шевелятся и шорох их похож на некое перешептывание, словно кто-то невидимый произносит молитву… или заклинание.

Обмерев, смотрела Оболенская на страницы книги, пытаясь разобрать в них хоть что-то, но все они были усеяны непонятными ей письменами, и только лишь на одной мелькнула картинка, на коей, как привиделось Настасье Павловне, изображено было непонятное чудовище, а вокруг него — пять драгоценных камней, по окрасу которых

в них можно было предположить алмаз, гагат, рубин, изумруд и александрит. Или то был аместист? В голове у Оболенской быстро пронеслось воспоминание о том, что у княгини в вечер представления в «Ночной розе» был похищен фамильный гагат, принадлежавший императорской семье много поколений подряд. Но прежде, чем она успела обдумать сей факт и связь его с промелькнувшей пред нею картиною, послышались чьи-то шаги, и в считанные мгновения случилось сразу несколько вещей. Прикрыв ее собою, лейб-квор быстро втолкнул Настасью в один из соседних туннелей, и она, запнувшись, не удержалась на ногах, неловко распластавшись на холодном полу. И покамест, путаясь в собственных юбках, Оболенская пыталась подняться, в пещере раздался то ли выстрел, то ли взрыв, от которого дрогнули стены и оборвалось ее собственное сердце. Но едва хотела она броситься обратно в смутной надежде на то, что сумеет помочь Петру Ивановичу, а главным образом — убедиться, что он не ранен, кто-то накинул ей на шею хомут и потащил прочь, в глубину туннеля.

Отчаянный крик Настасьи Павловны был задушен на корню все сильнее сжимавшей ей шею веревкою, не дававшей сделать ни единого вдоха. Но в момент, когда в голове у нее помутилось, грозя обрушить на сознание темноту, неведомый похититель бросил ее наземь и с жадным хрипом Оболенская втянула в легкие так необходимый ей воздух. А следом — услышала голос, от которого к горлу подступила дурнота.

— А ты, я гляжу, девка вездесущая!

В царившей вокруг тьме Оболенская скорее угадывала, чем видела, черты говорившего, но этот тембр — низкий и грубый — узнала тотчас же, как и зажатый в руке кнут, которым мадам — в том, что это именно она, Настасья не сомневалась — едва ее не задушила.

— Вынуждена вернуть комплимент, — проговорила в ответ Настасья Павловна и, пользуясь тем, что ее визави, должно быть, видит ее также плохо, нащупала в корсете вещь, с коей, как и с Моцартом, завещал ей никогда не расставаться покойный Алексей Михайлович. Но если разумного пианино рядом уже не было, то железный веер, всегда казавшийся ей не менее странным изобретением, был при ней и теперь.

Выпростав его из корсажа, Настасья Павловна нащупала на ручке потайную кнопку и с тихим щелчком веер раскрылся. Но каким неприметным ни казался этот звук, женщина тотчас же двинулась к ней и угрожающим тоном спросила:

— Что там у тебя?

У Оболенской была лишь доля секунды на то, чтобы решиться сделать вещь, которую требовали от нее обстоятельства, и на которую она считала себя неспособной прежде. Но теперь, когда где-то рядом находился Шульц — быть может, смертельно раненый еще одним пока неведомым ей врагом — Настасья Павловна не колебалась дольше и, размахнувшись, запустила веер туда, где стояла мадам. Дюжина острых лезвий полоснула женщину по ноге, заставляя взреветь от боли и пригнуться, и Настасья в тот же миг попыталась проскочить мимо нее по направлению к алтарю с загадочной книгой, но, увы, нанесенный ею удар только обозлил мадам, придав ей сил, словно раненому зверю, и всего в пару-тройку шагов та настигла Оболенскую, снова повалив на пол пещеры. Схватив Настасью за волосы, женщина пророкотала:

— Ах ты, дрянь! — оттянув голову Оболенской назад, мадам приблизила свое искаженное яростью лицо к лицу Настасьи Павловны и добавила — интимным шепотом, словно сообщала некий секрет:

— Никто не помешает мне отомстить.

Никто! Ясно тебе? — И тут голос ее резко переменился и услышала Оболенская странную, словно вышедшую из детства считалочку, и тон, каким произносила ее страшная женщина, походил теперь на тон маленькой девочки:

— Черный как вечность, и красный как кровь,

Как чувства изменчив, зелен как покров,

Сияет звездою, за нею иди

Средь камня и холода ключик найди…

Договорив, мадам расхохоталась, и от этого звука по телу Настасьи Павловны пробежала дрожь. Свободною рукою, которую не придавливала собою к полу женщина, она пыталась отыскать свой веер, чувствуя при этом, как ткань ее платья на спине становится влажной и понимая, что то кровь из раны на ноге мадам стекает на нее горячею струйкою, и от ощущения этого к горлу подступала тошнота, с коей Оболенская боролась из последних сил. Но вдруг ее мучительница снова заговорила все тем же детским голоском:

— Тебе не понравился мой стишок?

— Очень понравился! — быстро ответила Настасья Павловна, понимая внезапно, что, возможно, и вправду говорит с ребенком. С ребенком внутри взрослой женщины.

— Я знаю, тебе не понравилось! — тон стал капризным, и Оболенская тут же ощутила, как ее снова тянут за волосы и с ужасом осознала, что, быть может, отнюдь не по-детски сильная рука сейчас ударит ее с размаха лицом о пол. Но ни малейшего шанса скинуть с себя намного превосходящую ее в весе мадам у Настасьи не было.

— Может быть, расскажешь мне свой стишок еще раз? — попросила она мягко, цепляясь за возможность отвлечь сумасшедшую женщину от ее намерения. — Ты так замечательно и выразительно рассказываешь.

Рука, держащая Настасью Павловну за волосы, замерла, словно мадам раздумывала над ее предложением, и через несколько мучительных мгновений Оболенская к своему вящему облегчению услышала:

— Ладно. Синий как вечность…

Но едва начала женщина заново, как рядом послышался все нарастающий гул, и стены туннеля содрогнулись. Мадам замерла, а Настасья Павловна сосредоточенно вгляделась в темноту, пытаясь понять, что происходит.

На короткое мгновение все утихло, а затем противоположная от них стена снова затряслась, и в ней нежданно образовалась небольшая дыра, в которую просунулось нечто, напоминавшее металлическую лапу. Лапа быстро метнулась к мадам и, схватив ее за шею, отбросила прочь от Оболенской, после чего Настасья Павловна вскочила на ноги и кинулась в противоположную сторону. Дыра тем временем стремительно увеличивалась в размерах и целый каменный пласт отвалился от стены, погребая под собою в одночасье страшную женщину. В образовавшемся проеме тут же возникло пышущее паром металлическое пианино, в котором Настасья Павловна, несмотря на подозрительно уменьшившиеся его размеры, узнала Моцарта. Не теряя времени даром, тот закинул Оболенскую на свою крышку-спину и резво поскакал вглубь туннеля, в сторону, противоположную той, где осталась мадам и где находился, быть может, еще Петр Иванович, но куда уже не было из-за устроенного Моцартом обвала ходу.

Через несколько сотен метров, что проскакала Настасья Павловна верхом на пианино, до того ведший прямо туннель совершил поворот, открывая спуск вниз, куда-то еще глубже под землю. Пригнувшись каким-то немыслимым образом, Моцарт понесся дальше, словно точно знал, куда направляется, и оттого Настасья Павловна сидела молча, лишь судорожно цеплялась за гладкую скользкую поверхность.

Путь их завершился у небольшой площадки, где остановился Моцарт, бережно опустив Оболенскую наземь. От ударившего по глазам света, исходящего от газовых фонарей на стенах, Настасья Павловна поначалу зажмурилась, а когда глаза чуть привыкли к яркому освещению, разглядела то, что, как казалось ей, могло быть лишь плодом ее воображения.