Агентство ТЕРРА
Шрифт:
Трактирщик положил топор под прилавок, наполнил кувшин лучшим пивом и вручил молодой девушке, приказав подать Катакану, который осушил его залпом, как и подобает герою, вытер пену с губ и сказал ей:
– Подношение мало, а моя жажда еще велика. Может, мои люди и не говорили столько, сколько я, но зато они много прошагали. Я уверен, им тоже захочется отдать дань гостеприимству или контрибуции твоего хозяина.
– Не контрибуции, — сказал трактирщик, наполняя другой кувшин, — а вкладу. Вот так. Я не знаю, осуществится ли ваше хвастовство, но даже если вы проиграете, историю Катакана будут пересказывать многие годы. Думаю, кое-кто из моих будущих клиентов заплатит
– Я приму твое пиво, но откажусь от постели. У меня есть более важные дела, чем обеспечивать тебе будущие доходы.
Трактирщик пожал плечами и наполнил еще кувшины, чтобы девушка отнесла жаждущим солдатам.
– Как угодно. А если ты погибнешь в битве, я все равно выгадаю. Про мертвых героев получаются самые красивые легенды.
– Я не погибну, — уверил его Катакан. — Мой меч быстрее, чем мое семя, моему мечу никогда не потребуется три года, чтобы созреть! Легенда про меня получится не самая лучшая. Но в ней не будет уродов.
Когда мужчины громко захохотали и подняли кувшины, чтобы выпить за дерзкого и остроумного генерала, молодая служанка опустила голову, чтобы скрыть внезапные слезы, и стрелой выскочила из комнаты, чтобы никто не догадался, что она была тем уродом, плодом трехгодичной беременности, о котором шла речь.
– Я была той служанкой, — призналась Норни, — мне было двадцать лет, а выглядела я на тринадцать. Думаю, что до этого дня я действительно верила в глупую историю, которую рассказали мои приемные родители, что они нашли меня однажды утром на пляже, куда сам Нодиесоп положил меня в ответ на их молитвы. Было жестоко рассказывать такое ребенку, но у них были добрые намерения, и когда я была маленькой, я гордилась, что не такая, как другие. Они говорили мне, что я дочь Нодиесопа и у него есть свой план относительно меня. Но я еще должна выяснить, в чем он заключается.
Глаза Норни наполнились слезами, и она закусила губу, чтобы подбородок не дрожал.
– Прости меня, господин, но я никогда прежде этого никому не говорила и не думала, что все еще… так… будет больно.
Форчун обнял ее одной рукой и притянул к себе. Он знал, что не сможет сказать ничего подходящего, поэтому благоразумно промолчал.
Женщина прерывисто вздохнула, улыбнулась и продолжила:
– Я должна была ждать, сказали родители, и первые двадцать лет моей жизни я провела в ожидании какого-нибудь намека на этот особый план. Вместо этого я обнаружила, что я урод, дочь дикарки, жалкое дитя сумасшедшей девушки, которая поняла, насколько ненормально быть беременной три года, и убила себя в тот день, когда я родилась.
Норни с силой прижалась лицом к груди Форчуна и оставила попытки сдержать слезы, которые накопились за все эти долгие одинокие годы. И когда она снова смогла заговорить спустя некоторое время, ее слова приоткрыли завесу муки:
– Я хотела последовать за матерью с того же утеса, но у меня не было ее храбрости!
Он успокаивал ее с неуклюжестью, свойственной всем мужчинам в подобной ситуации, проклиная про себя Кроноса за такой бессердечный эксперимент, который стоил дикарке душевного здоровья. Кронос выбрал жестокий путь доказательства, что два человеческих вида могут смешаться. Он извлек из этого достаточно, чтобы в роли Ману предсказать Сэгее, чего ожидать. Но он мог бы узнать это и другим способом! Форчун научился жить с необходимым насилием, включая и убийство, когда это служило жизненно важной цели. Но это… Он просто не мог найти слов.
Десятилетия умственной дисциплины спасли его от вспышки напрасного гнева, так что он смог сосредоточиться на проблеме. Суть работы Форчуна лишала его двух больших удовольствий, неизбежно устраняющих логику из человеческих дел: он не мог ни проклинать, ни прощать, он мог только сделать все, что в его силах, чтобы исправить уже совершенное зло. Спокойно. Без эмоций. Но человеческие эмоции заразительны. Именно внезапное освобождение Норни от долго сдерживаемых чувств, ее потребность поделиться болью, которую он понял, и вызвало у него эти мысли.
Он просто был самой удобной жилеткой для ее взрыва эмоций. Форчун переборол кризис и трансформировал энергию Норни во вспышку ненависти к Кроносу.
Нет.
Больше, чем это. Он почувствовал более тесную связь с Норни, чем он чувствовал раньше с земными женщинами. Было ли это потому, что половина ее хромосом была свойственна его виду? Если так, то он был даже большим дураком, чем думал Уэбли. (Уэбли, понял он с благодарностью, держался скромно в стороне от его переживаний, хотя по-прежнему был у него на плечах.) Или это был просто инстинктивный ответ на накал чувств девушки, потому что он был первым, кого она нашла за полвека, чтобы полностью довериться?
Он отбросил прочь эти сомнения, остро чувствуя, что охотится за тенями.
Норни отвернулась от него, возможно думая, что если не глядеть на странного иноземца, то это удержит ее от того, чтобы еще раз потерять контроль над собой.
– А кто тебя воспитал? — спросил он.
– Старая супружеская пара. Моя настоящая мать оставила меня, когда родила. Они всегда хотели ребенка. Тогда оба они были моложе, чем я сейчас.
– Они уже умерли?
– Старушка умерла первой, — сказала она, стараясь говорить ровным голосом. — У нас не было своей погребальной башни. Я помогла отцу отнести мать на вершину ближайшего холма. Тогда мне было девятнадцать. Это было за год до того, как Катакан начал войну. Я все еще была маленькой, а женщина — очень тяжелой, но мы затащили ее вверх, устроили похороны как надо. Две недели спустя он принес кости домой. Мы положили их в погребальный кувшин, который она сделала собственными руками на такой день, похоронили ее на нужном расстоянии от берега, чтобы приливы утешали ее, а не беспокоили.
Когда старик умер следующей весной, я не могла управиться с его телом одна, но постеснялась позвать кого-нибудь на помощь. Поэтому я немного оттащила его от дома и понадеялась, что добрый Нодиесоп поймет. Через три дня прилетели птицы. Их крики не давали мне покоя. Той ночью я убежала из дома и зашла глубоко в лес, где жила, питаясь ягодами, пока не пришло время возвращаться за костями…
Форчун мог почувствовать, каких усилий ей стоило спокойно все рассказывать.
– А оттуда ты пошла в ту большую деревню? — напомнил он.
Она кивнула.
– Это далеко отсюда?
– Полдня пути. Приемные родители понемногу готовили меня к самостоятельной жизни. Они сказали мне, что в мире, где люди стареют быстро, было бы опасно выделяться своей способностью не стареть. Они знали, что я не такая, как все, но все равно любили меня. Другие же могли легко возненавидеть. Я теперь была обречена часто менять место жительства. До тех пор пока я не оставалась на одном месте слишком долго, я была в безопасности. Я могла притвориться, что мне столько лет, на сколько я выгляжу, может быть, прибавить пару лет. Так я и поступила в таверне — сказала, что мне тринадцать и что в моей семье все умерли. Попросила работу и кров. Трактирщик дал мне работу и крохотную комнатку рядом с кухней.