Агитбригада
Шрифт:
Вежливое предупреждение от автора
Не верьте!
Здесь всё безудержное враньё и выдумка: от первого – до последнего слова. И не говорите потом, что вас не предупреждали!
Очень небольшое вступление, но без него никак
В общем, всё это случилось за год до начала первой пятилетки.
В жаркий августовский полдень в славном городе N повесился счетовод акционерного общества «Южрудмонторг» Сидор Герасимович Капустин.
От него осталась только предсмертная записка, комната в коммуналке
В найденной рядом записке были лишь следующие строчки:
«Простите меня, товарищи!
Совесть вконец замучила. Всё. Не могу так больше. Я много злоупотреблял и растратил. Но концов не ищите, ведь я самый (зачёркнуто) лучший счетовод в СССР».
Подпись, дата.
Тем не менее срочно создали комиссию и принялась искать. Искали долго. Но, кроме гигантских счетов из модного столичного магазина «Мамбуринъ и сыновъя» за фильдеперсовые чулки, лифчики и прочее дамское непотребство, больше не нашли ничего.
Затем в городе N произошли и другие, не менее важные и масштабные события – так, супруга директора N-ской птицефабрики, женщина почтенная и возрасте, внезапно сбежала с фотографом Прошкой. Говорили, куда-то чуть ли не в Кисловодск, но это не точно. Или вот ещё хуже – старшая дочка председателя народного суда Авдотьина, внезапно остриглась и подалась в стенографистки. В это же время в реке Шайтанке нашли труп. Опознать утопленника не удалось. Ходили слухи, что это негодяй Прошка таки удрал от престарелой супруги директора N-ской птицефабрики, вернулся обратно в город и от невыносимых мук совести, утоп. Но более всего общество потряс последний случай, когда управляющий картонажной спичечной артелью «Дятел» Савва Илларионович Чванкин, придя поздно вечером из профсоюзного собрания, взял револьвер и застрелил сожительницу. На допросе вину свою товарищ Чванкин категорически не признавал, лишь хохотал зловещим голосом, да язвительно кукарекал.
Все эти события затмили нелепое происшествие с Капустиным, а потом и оно подзабылось. В коммунальную комнату на улице Дизельной сразу же заселили многодетного стахановца Заляпина, со слабоумной тёщей в придачу. А великовозрастного оболтуса Генку определили в трудовую школу при рабфаке, обучаться рабочей специальности.
К трудовой деятельности Генка оказался малопригоден. Был он ленив и безынициативен. Поэтому работы по его перевоспитанию предстояло много. В трудовой школе имени 5-го Декабря, как водится, его сперва определили в литейный цех, однако через три дня пришлось перевести в столярный, а ещё через день – в сборочный. В результате, пройдя малярный, жестяной, гончарный и фасовочный цеха (как любил шутить заведующий трудовой школой, – «семь кругов производственного ада»), Генка оказался в помощниках у Савелия Михайловича, или просто – Михалыча, вечно поддатого механика, который был когда-то знатным мастером, а нынче спился и в старом сарае ремонтировал моторы, дизель-генераторы, швейные машинки «Зингер», старые примусы, керосиновые лампы, дужки от очков
Здесь, в обязанности Генки вменялось вовремя подавать Михалычу нужный инструмент, изредка мести мусор, по утрам в обязательном порядке бегать за чекушкой к хмурой кладовщице Никифоровне, и главное – не болтаться под ногами.
Так, в трудах и заботах прошло аж две недели, Генка вполне приноровился к такой жизни, когда однажды Михалычу притащили починить замысловатый буржуйский станок.
Михалыч походил вокруг, почесал лохматый затылок, поскрёб заросший щетиной подбородок и выдал вердикт:
– Эх, была-не-была! Починим! Чего уж там.
После этого он полдня священнодействовал над агрегатом, время от времени экспрессивно разражаясь на великом могучем. А под вечер, ароматизируя всё вокруг многодневным перегаром, беспардонно растолкал Генку, который бессовестно дрых на куче старых тюфяков, сваленных под навесом рядом:
– Пойдём-ка, подержишь! – хмуро буркнул Михалыч.
Генка вздохнул и нехотя поплёлся следом. Ему дали держать станок, пока Михалыч, помогая себе тихим матерком, ковырялся внутри. И тут Генка совершил ту самую роковую ошибку, из-за которой и закрутилась вся эта история, когда вдруг сказал:
– Михалыч, гля, оно искрит!
– Да не должно!
– Да, точно искрит!
– Вот ведь холера какая! Искрит! Генка, держи крепче, я сейчас! – с этими словами Михалыч бросился к распределительному щитку и повернул рычаг. Тотчас же раздался треск, жуткий генкин крик и от новенького станка посыпались искры.
– Твою ж мать! – ахнул Михалыч, – гамбец станку!
Он бросился к агрегату и попытался приподнять крышку, откуда валил густой едкий дым. Кашляя, отплёвываясь и поминая чью-то мать, он даже не обратил внимания, что Генка лежит замертво.
Через миг набежал народ, начались ахи, охи. И никто не заметил, как из странного агрегата сквозь дым вылетел синий такой светлячок и, немного покружив, залетел Генке прямо в голову. Буквально через миг из отдушины в сарае вылетел ещё один клочок света, только уже белый, и залетел Генке в грудь.
А потом Генку выгнуло дугой, затрясло, он пару раз тяжко вздохнул и раскрыл глаза.
Глава 1
– Генка, паразит, чего развалился?! Давай-ка лучше подержи!
С некоторым трудом я таки открыл глаза и попытался сфокусироваться – передо мной расплывалась хмурая небритая рожа в ореоле едкого дыма пополам с таким перегаром, что я аж закашлялся.
Глюк, что ли? Или сон?
– Генка, ипиегомать, вставай говорю! – потребовал глюк, и я закрыл глаза.
Авось дурацкий сон закончится.
Не нравится мне что-то такая пробудка. К тому же меня здорово мутило. И сердце кололо так, что и аж дышать было трудно. Или это от вонючего дыма так мерзко, не пойму.
Я опять закашлялся. Что-то странный какой-то сон, очень уж реалистичный.
– Да что за холера! – меня потрясли за плечо с такой силой, что глаза поневоле сами раскрылись. – Ты меня не случаешь, что ли! На держи!
Мне в руки сунули какой-то то ли кабель, то ли шланг. Я машинально ухватился.
– А теперь тяни, Генка! – заверещал глюк.
Так как глюк явно меня с кем-то спутал – я не Генка, а Олег, так что шланг я бросил. Послышался треск и ругань.
– Вот алеганская халява! Не удержал, адиот! Давай еще разок тяни!