Агуня
Шрифт:
— Так что же ты не сказала? — от удивления собеседник даже остановился.
— Говорила! Ты что, не слышал?
— Думал, что просто ради красного словца…
— Не делай того, что не умеешь, — буркнула я себе под нос.
Кощей не отреагировал на хамство, то ли сделав вид, что не услышал, то ли учёл моё состояние. Обогнал, приподнял свободной рукой полог шатра и, игнорируя слуг с чашами для омовения рук, магией разметал лабиринт из занавесей, освобождая проход. Разыскивая Филиппа, безжалостно разбрасывала нарядные подушки по подиуму и на пол. Кот лежал, свернувшись клубком, но дыхания не было
— Ну ты чего, лапушка?! Сказала же, что в срок вернусь, и вернулась. Зачем пугаешь меня, глупый?! — шептала, трогая ушки, гладя голову и почёсывая холку, и не замечала, как слёзы капают с длинного носа на узорчатую ткань душегрейки.
Моя сила вытекала как в бездонную бочку, а кот не просыпался. Понимая, что скоро сама обессилею, попросила стоявшего рядом Кощея:
— Яйцо дай! — и потянулась к корзине, которую тот поставил у ног.
Без лишних вопросов получила я желаемое — плетёнка перекочевала с пола на ковёр рядом со мной. Время тянулось бесконечно медленно, казалось, что прошла вечность до того, когда кот начал недовольно дёргать вибриссами, запутавшимися в меховой отделке моей одежды. Еще сто лет до того, когда он открыл глаза, увидел меня и прошептал:
— Вернулась… — и через мгновение: — Хочу пить и есть!
Кощей, кажется, даже не удивился тому, что Филипп оказался говорящим котом. Он щелкнул пальцами, и вокруг нас засуетились серые фигуры слуг, накрывавшие знакомый мне круглый низкий столик к завтраку. Фамильяру по моей просьбе принесли куриный бульон, на который он смотрел крайне недовольно:
— Мясо хочу! — вредничал он, видя, что царь благосклонно взирает на его капризы, пряча улыбку за кофейной чашкой.
— Ты двое суток ничего не ел, начни с жидкого, — терпеливо уговаривала любимца, но перед тем уже стояло блюдо с мелко порезанной куриной грудкой.
— Зачем ты его балуешь? — попеняла Кощею.
— Вину заглаживаю, — просто ответил тот. — Сама подкрепись и расскажи, как добыла яйцо.
— Расскажу, но прежде ответь: что ты знаешь об эпидемии клещей на левом берегу Вящей?
Царь нахмурился, пошевелил пальцами, и слуги, окружавшие помост, словно растворились среди шёлковых занавесей.
— Мне докладывали, но я не придал значения.
— Напрасно. Ими кишит лес и поля Заречья, начиная с гор и заканчивая берегами рек. Мой домовой сказал, что впервые видит такое, а он живет уже не одну сотню лет. Правда, благодаря клещам я получила яйцо — как плату за избавление от паразитов, — информировала того, кто считает себя правителем всея Дремлесья, а клещей проморгал. Рассеянный взгляд Кощея скользил по узорам ковра. «Как он так может? Мне удобнее думать, глядя в одну точку», — наблюдала я за царём, смакуя кофе. Заметив, что тот прикрыл глаза, спросила:
— Что надумал, величество?
— Спросить у тебя совета, — вперил в меня насмешливый взгляд прекрасных глаз собеседник.
Какой совет?! Даже дышать забыла, глядя на его великолепие. В голове металась одно: «О прекраснейший из прекрасных! Позволь любоваться тобой вечно!» Ай! Кошачьи когти отрезвили и дали возможность на вдохе скинуть с себя чары. Суккубий сын!
— Кощеюшка, ты мог бы не тратить на меня свое обаяние. Стара я уже для таких забав, — процедила сквозь зубы, восстанавливая дыхание.
— Прости, по привычке вышло. Натура такая. Больше не буду, — приложив ладонь к груди и склонив голову в легком поклоне, пообещал полудемон.
— Проехали! — отмахнулась я, думая о создавшейся ситуации.
— Что? Куда поехали? — опешил собеседник, окончательно освобождая меня от морока страстной влюблённости.
— Говорю, что надо искать, кому это выгодно. Скажи, в Луморье клещи есть?
— Есть, наверное. Мне не докладывали.
— Сколько времени надо, чтобы уточнить?
— К обеду будем знать. Ты отдохни пока, я скоро вернусь, — Кощей набросил капюшон и исчез за занавесками.
Оставшись одна, я съела аппетитный кусочек пахлавы, плавающей в медовом сиропе, запила остывшим кофе, забралась с ногами поглубже на помост и откинулась на подушки. Филипп растянулся рядом и замурчал.
Рябокура сидела у входа в пещеру, закинув ногу на ногу, элегантно опершись на кончик крыла, и нюхала ромашку.
— Хорошо, что вернулась, Агуня. Понравилась ты нам. Жаль, мало погостила, имён не узнала, сказку не послушала. Знаю, к коту спешила, поэтому не сержусь. Отдала яйцо Кощею? Скажи, чтобы поторопился — через год поздно будет. Заботу вашу в колодце старом ищите. Агуня, ты слышишь меня? Агуня…
Последние слова звучали горным эхом и постепенно удалялись. Сама курочка замерцала, как изображение в старом телевизоре с плохой антенной, и тоже исчезла. Вместе с ромашкой, камнем и скалой, увитой плющом, за которым скрывалась пещера.
— Агуня, ты слышишь меня? — прозвучало над ухом.
— Слышу, — хрипло ответила царю, присаживаясь среди подушек, на которых так сладко заснула.
Явь переплелась с дрёмой, пришлось тряхнуть головой, чтобы отделить одно от другого. В магических мирах нельзя с пренебрежением относиться к снам, видениям или знакам в кофейных чашках. На всякий случай сказала:
— Тебе курица передала, чтобы ты поторопился, ибо через год поздно будет.
Кажется, Кощей понял, о чём речь, и кивнул, не то благодаря за известие, не то соглашаясь с полученной информацией. Но речь завёл о другом:
— Вестники доложили, что клещи только в Заречье. В Луморье и Дальземье не больше, чем обычно по весне. Думаешь, наслал кто?
— Ты и сам так думаешь, — аккуратно, чтобы не задралась юбка, продвигалась я к краю подиума. — В Заречье не все приняли Финистовича, вот и творят невесть что. То князя медведю скормить хотят, то клещами народ застращать, а потом против правителя поднять недовольных. Тебе Акамир-то люб?
— Что он, девка, что ли, чтобы любым мне быть? — фыркнул Кощей. — Молодой еще, глупый. Изменился, правда, после охоты. Ты, наверное, надоумила?
— Он и сам не дурак. Только балованный немного, — ответила я и напрямую спросила: — Будешь помогать от напасти избавляться или нет?
— Найти, кто клещей наслал, просто, только не он зачинщик. Заговорщиков поймать надо, а то так и будут воду мутить.
Согласно закивала, вспоминая, о ком рассказывал князь, когда отсиживался в избушке.