Ахиллесово сердце
Шрифт:
Цвет нации божественно оброс.
И, может, потому не дам я дуба –
мою судьбу оберегает Дубна,
как берегу я свет ее берез.
Я чем-то существую ради них.
Там
Не к первому попала мне тетрадь:
ее командировщики листали,
острили на полях ее устало
и засыпали, силясь разобрать.
Вот чей-то почерк: «Автор-абстрактист»!
А снизу красным: «Сам туда катись!»
«Может, автор сам из тех, кто
тешит публику подтекстом?»
«Брось искать подтекст, задрыга!
Ты смотришь в книгу –
видишь фигу»
Оставим эти мудрости, дневник.
Хватает комментариев без них.
* * *
...А дальше запись лекций начиналась,
мир цифр и чей-то профиль машинальный.
Здесь реализмом трудно потрястись –
не Репин был наш бедный портретист.
А после были вырваны листы.
Наверно, мой упившийся предшественник,
где про любовь рванул, что посущественней.«
А следующей фразой было:
ТЫ.
X
Ты сегодня, 16-го, справляешь день рожде-
ния в ресторане «Берлин», Зеркало там на по-
толке.
Из зеркала вниз головой, как сосульки, сви-
сали гости. В центре потолка нежный, как
вымя, висел розовый торт с воткнутыми све-
чами.
Вокруг
элегантные черные розетки костюмов, сияли
лысины и прически. Лиц не было видно. У од-
ного лысина была маленькая, как дырка на пят-
ке носка. Ее можно было закрасить чернилами.
У другого она была прозрачна, как спелое
яблоко, и сквозь нее, как зернышки, просвечи-
вали три мысли (две черные и одна светлая –
недозрелая).
Проборы щеголей горели, как щели в ко-
пилках.
Затылок брюнетки с прикнопленным про-
зрачным нейлоновым бантом полз, словно муха
по потолку.
Лиц не было видно. Зато перед каждым, как
таблички перед экспонатами, лежали бумажки,
где кто сидит.
И только одна тарелка была белая, как пу-
стая розетка.
«Скажите, а почему слева от хозяйки пу-
стое место?»
«Генерала, может, ждут?», «А может, по-
мер кто?»
Никто не знал, что там сижу я. Я неви-
дим. Изящные денди, подходящие тебя поздра-
вить, спотыкаются об меня, царапают вил-
ками.
Ты сидишь рядом, но ты восторженно чу-
жая, как подарок в целлофане.
Модного поэта просят: «Ах, рваните чего-
то этакого! Поближе к жизни, не от мира сего...
чтобы модерново...»
Поэт подымается (вернее, опускается, как
спускают трап с вертолета). Голос его странен,
как бы антимирен ему.
Молитва
Матерь Владимирская, единственная,
первой молитвой – молитвой последнею –
я умоляю –
стань нашей посредницей.
Неумолимы зрачки Ее льдистые.
Я не кощунствую – просто нет силы,
Жизнь забери и успехи минутные,