Ахульго
Шрифт:
Не проявляя служебного рвения, Стефан втайне надеялся выбиться в старшие офицеры, когда он сможет сыграть прощальный марш и отправиться на обожаемую родину к матери и сестрам.
Встречать Граббе выехал командир Апшеронского полка полковник Попов, в пышной свите которого было и несколько беков из горской знати.
Торжественно представившись командующему, Попов почтительно поехал рядом с каретой.
– А что ваш музыкант? – спросил Граббе.
– Строптив не по чину?
Уразумев, что Граббе уже имел удовольствие с ним пообщаться, полковник
– Более ничего предосудительного не замечено.
– Хорошо ли служит?
– Не нарадуемся, ваше превосходительство, – выгораживал подчиненного командир.
– У нас тут образовалось общество. Так если праздник какой или полковые учения – музыка выше всяких похвал.
– Я на тот предмет спрашиваю, – говорил Граббе, – что люблю искусство.
– Смею надеяться, что у нас вам скучать не придется, – уверял Попов.
– Бывало, корпусной командир нагрянет – сейчас же требует наших музыкантов.
– Музыка на войне – первое дело, – согласился Граббе.
– Или если поход – тоже все в лучшем виде, – хвалился Попов.
– Белиссимо, если позволите так выразиться. Стоит нашему полковому оркестру пустить в ход свои орудия, так, не поверите, горцы порой разбегаются.
– Это я одобряю, – кивнул Граббе.
– Им бы трубы Иерихонские, – мечтательно закатывал глаза Попов.
– Так и горы бы рушили.
Он надеялся, что поляк уже позабыт. В Шуре генерала ждали с хлебом-солью, и Попов старался произвести на новое начальство самое благоприятное впечатление. А там, глядишь, отбудет Граббе в свой Ставрополь, и в Дагестане опять наступит затишье. Попов устал от бесконечных походов, не приносивших никакой пользы. Он хотел лишь одного – дотянуть до отставки, следуя старому кавказскому правилу: «Ни на что не напрашиваться, ни от чего не отказываться».
Глава 20
Слева от въезда в Шуру располагался артиллерийский парк. Вдоль крепостной стены стояли в ряд орудия, отливая на солнце темной медью. Артиллеристы дремали в палатках, а вдоль пушек разгуливал вихрастый ротный воспитанник Ефимка, одетый в белую солдатскую форму. За ним гуськом шли восхищенные местные мальчишки. Они были босы, но при кинжалах, а их стриженые головы украшали драные папахи.
Мальчишки принесли с собой корзину винограда и держали наготове спелые кисти, чтобы их сверстник-пушкарь вдруг не передумал и не прогнал их.
Ефимка состоял на довольствии артиллерийской роты. На самом деле, он ни в каких списках не значился, но канониры относились к нему как к родному сыну. Попал Ефимка на Кавказ необыкновенным образом. Однажды, когда через их деревню следовала конноартил-лерийская рота, тяжелая повозка увязла глубоко в грязи, провалившись в невидимую яму. Ефимка возвращался с речки, где ловил карасей, и был поражен грозным видом орудий, стоявших вдоль дороги.
Пока мужики волокли бревна и извлекали повозку из ямы, Ефимка, сам не зная как, залез в зарядный ящик. Когда пушки двинулись дальше, на дороге остались удочка Ефимки и три тощих карася. Он долго сидел в ящике, боясь высунуться, чтобы его не прогнали. Ему было страшно, но еще страшнее было оставаться в деревне, где барин собирался обменять его на какую-то породистую собаку. Когда Ефимку нашли, артиллеристы не стали прогонять мальчишку и уговорили своего командира оставить его при роте. Так он и уехал с ними на Кавказ.
Ефимке дали фамилию Пушкарев и берегли, как родного. Он и был им родным, потому что свои семьи многие успели позабыть за долгую службу. А этот сорванец грел их простывшие души, напоминая о семье и детках.
Ефимка лакомился виноградом и со знанием дела толковал об орудиях.
– А это видали? – гладил он пушку с торчавшими сверху ручками, стоявшее на длиннохвостом лафете.
– Единорог! Гранаты бросает.
– Эдинрог, – повторяли мальчишки.
– А почему единорог? – важно спрашивал Ефимка.
– Не знаю, – пожимал плечами босой горец.
– Сюда глядите, – показывал Ефимка выбитого на стволе зверя, похожего на коня, но изо лба которого торчал длинный прямой рог.
– Аждаха? – удивлялись ребята.
– Конь рогатый, – объяснял Ефимка.
– Князей Шуваловых герб!
– Киняз? – удивлялись ребята.
– У наш киняз такой нет.
– Толкуй с вами, татарва, – махнул рукой Ефимка и принялся за новую гроздь.
– Мы не татар, – объясняли ребята.
– Мы – кумык, а он, – они показали на самого маленького, – авар.
Но Ефимка уже демонстрировал другое орудие, похожее на бочонок.
– Мортира!
– Ваа-а… – тянули ребята.
Они со страхом трогали пузатую пушку и заглядывали в ее короткое жерло.
– Не тронь! – отогнал ребят Ефимка.
– Чисти потом после вас. И так руки отваливаются.
Ребята нехотя отошли от пушки.
– Это когда крепость или абреки на горе засядут, – просвещал Ефимка.
– А мы их навесным огнем! Ядра – что арбузы ваши, сунешь сюда, а он подскочит и накроет, хотя абреков и не видать.
– Абрек, да, – соглашались ребята.
– Он тебе секир башка будет делат.
– Руки коротки, – важно ответил Ефимка.
– А сунется – мы его картечью! Вона, двенадцатифунтовая, – показывал Ефимка следующее орудие.
– Раз только, и готово!
Затем Ефимка перешел к горной артиллерии.
– А эти – на Шамиля вашего в самый раз.
– Шамиль? – удивлялись ребята и недоверчиво цокали языками.
– Шамиль твоя пушка вниз бросит.
– Куда ему, – качал головой Ефимка.
– Она, знаешь, какая тяжелая. Четыре лошади еле волокут.
Затем Ефимка открыл зарядный ящик и показал ребятам ядра.
– Видали? Против наших снарядов никакая крепость не устоит.
Ребята со страхом смотрели на лоснящиеся, смазанные маслом ядра. Затем старший показал на стоявший у стены пушечный шомпол.
– Эта зачем?
– Банник, дурья твоя башка! – рассмеялся Ефимка.
– Батька твой, когда стреляет, ружье чистит?
– Да, – ответил паренек.
– Вот и пушки чистят. Я тоже умею!