Ахульго
Шрифт:
Аркадий пребывал в госпитале уже вторую неделю. Его содержали в небольшой палате вместе с двумя настоящими умалишенными.
Один был бывший полковой казначей, проигравший офицерскую кассу и чуть не пустивший себе пулю в лоб. Теперь он целыми днями приставал к Аркадию, желая отыграться и ставя на кон свою жизнь.
Другой, из разжалованных офицеров, повредился в уме после кровавого дела. Тогда оказалось, что в небольшом ауле, который они штурмовали после бомбардировки из тяжелых орудий, содержались их же пленные, охраняемые казаками-перебежчиками. Но этот ужасный случай начисто стерся из его памяти, зато он представлял
Оба эти субъекта считали себя жертвами произвола, также как и сам Синицын. Временами, когда наступало просветление, они открывали Аркадию творящиеся кругом безобразия. Его они считали истинно помешанным, а потому не опасались никаких последствий. Сборище умалишенных, таким образом, обладало большим преимуществом – здесь можно было говорить то, за что нормальные люди могли сильно пострадать.
Казначей во всех подробностях расписывал, какими ловкими способами крадутся в войсках деньги. Причем воры у него были плохие и хорошие. Плохими были те командиры, которые крали безрассудно, спуская казенные деньги в карты и на кутежи. И у которых потом солдаты ходили как нищие, в дырявых сапогах и гнилом обмундировании, а чтобы прокормиться, обирали на дорогах купцов и грабили мирные аулы. Хорошими он считал тех командиров, которые умудрялись приобрести капитал умеючи. Особенно он уважал тех, кто обеспечивал свою старость, не забывая о солдатах, которые были сыты и одеты и души не чаяли в своих отцах-командирах. Да и кто бы мог кинуть камень в служаку, половину жизни тянувшему армейскую лямку и имевшему большую семью, которую невозможно было содержать на будущую пенсию?
О том, что творили первые начальники, державшие в руках главные деньги, даже этот умалишенный предпочитал не распространяться. Но о солдатах, тоже наловчившихся извлекать из войны выгоду, рассказывал много.
Доходило до того, что солдаты сговаривались с горцами и устраивали тайные артели на паях. Солдаты убегали в походах, жили на хуторах в свое удовольствие, а когда их выкупали или выменивали на соль, прибыль делилась пополам. Если начальство не желало их вызволять, предпочитая просто внести в список «убылых», то солдаты возвращались сами, будто бы сбежав из горского плена. А положенная за «геройство» награда опять же делилась между сообщниками. Но случалось и так, что «пленные» передумывали возвращаться, предпочитая стать вольными горцами. И таких становилось все больше. О них без особой нужды не сообщалось, а полагающееся им довольствие годами присваивалось.
Наслушавшись подобных историй, Аркадий решил, что и впрямь сойдет с ума, если в них поверит. Все это никак не укладывалось в его представления о войне, почерпнутые из Марлинского. К тому же главная цель Аркадия, которая привела его на Кавказ, могла потерять свой смысл и значение, если бы все измерялось деньгами. Ведь и невеста, которая предпочла ему ветерана-полковника, могла соблазниться не только его кавалерийскими усами, но и капиталом, который он, как говорили, успел нажить, командуя полком. Аркадий берег свой дуэльный замысел, как кровник-абрек лелеет мечту о мести. Но это становилось все труднее.
– Во что изволите играть? – настойчиво предлагал бывший казначей.
– Штос? Вист? Ставлю на кон всего себя! Ломбер? Рокамболь? А ла муш? Неужели моя жизнь ничего не стоит?
– Главное – избрать предводителя, – убеждал разжалованный заговорщик.
– Долой самодержавие! Попова надо повесить! Доктора – на гильотину, подлеца!
Нелегко было сохранить здравомыслие в этом опасном обществе. Чтобы уберечь себя, Аркадий научился пропускать речи своих новых товарищей мимо ушей. Он часами смотрел в зарешеченное окошко, из которого была видна его прежняя жизнь, и размышлял о странных превратностях судьбы.
Поначалу это помогало Аркадию отвлечься от своих несчастных товарищей, но когда он увидел, как уходят на большое дело батальоны, как даже полковой священник двинулся за войсками со своим походным аналоем, Аркадием овладело лихорадочное беспокойство. Выходило, что он, вызнавший с риском для жизни неведомую доселе дорогу к Ахульго, никому теперь не нужен. Про него попросту забыли.
Однажды он увидел и Лизу, выходившую из штаба. Он стал кричать, звать ее, но она его не услышала, погруженная в свои печальные мысли. И тогда он упросил часового передать ей записку.
Разрешение навестить Аркадия Лиза все же получила. Ей помогла жена смотрителя госпиталя, с которой Лиза познакомилась еще на Водах.
Лиза еще недавно думала, что Аркадий стал важной птицей, и никак не ожидала увидеть его в госпитале, в отделении для умалишенных. Когда Аркадия привели в комнатку, где его ждала Лиза, она была поражена переменой, произошедшей с этим молодым человеком. Аркадий стал как будто намного старше, был подавлен и резок и объяснял все случившееся интригами Попова.
Но его манера говорить, горячность, пылкость чувств остались прежними. Только Лиза уже смотрела на них иначе. Если прежде она относила эти черты характера Аркадия к его молодости, то теперь ей начало казаться, что в них проявлялась его душевная болезнь.
Аркадий вдруг замолчал, будто решаясь на что-то, а затем припал к ее рукам и стал умолять Лизу вызволить его из этого постыдного заточения.
– Но что же я могу для вас сделать? – не понимала Лиза.
– Вы все можете, – горячо убеждал ее Аркадий.
– Я, право, не знаю… – растерянно говорила Лиза.
– А я знаю, что вас не пускают к мужу, – сказал Аркадий.
– Вызволите меня отсюда, и я готов сопровождать вас куда прикажете.
– Да, но как же вы – и к горцам?
– Я уже был там, – сказал Аркадий.
– Я дороги знаю.
– Разве это не опасно – самим, в горы?
– Горцы считают меня за своего, – заверил Аркадий.
– Что вы такое говорите, сударь?!
– Подозреваю, что Попов потому и упрятал меня сюда, что боится, как бы я не оказался шамилевским лазутчиком.
– Лазутчиком? – не понимала Лиза.
– Но ведь вы хотели его на дуэль вызвать.
– И вызову, – обещал Аркадий.
– Но сначала вызову Попова.
– Господь с вами, Аркадий, – всплеснула руками Лиза.
– Спасите меня, – попросил Аркадий упавшим голосом.
– Здесь я сойду с ума.
– Я попробую.
– Обещайте мне!
– Обещаю.
Лиза покинула госпиталь в совершенном смятении. Ей хотелось верить Аркадию, верить в то, что он в здравом уме, что он способен отвезти ее к мужу. Но обстоятельства свидетельствовали об обратном. Лиза колебалась. У нее кружилась голова. Она прислонилась к дереву, чтобы не лишиться чувств от нахлынувшего волнения.