Аише
Шрифт:
В желудке при мысли о каше забурчало, закрутило от голода, засосало тоскливо.
Максимально ускорившись, Аише пыхтела и злилась, что не может как и прежде пользоваться ногой. Теперь она понимала старого деда Митяя, что день-деньской посиживал на завалинке у дома, опираясь руками на клюку и либо клевал носом, либо щурил свои подслеповатые глаза на деревенских, шныряющих по своим делам.
Лукьян, не выдержав, спустился вниз и помог девушке, встав со стороны больной ноги. Так они и доковыляли – один старый, другая хромоногая.
На деревянном столе из гладко оструганных и крепко сбитых досок уже стояли две добрые миски с пшеничной
Усмехнувшись сквозь бороду, Лукьян помог Аише усесться на стул, придвинул к ней деревянную ложку и стакан молока.
Девушку не надо было упрашивать – она мигом накинулась на еду и, наевшись, замерла с блаженной улыбкой.
– Ничего вкуснее не ела! – похвалила Лукьяна. – Ох, и хороша каша!
– Благодарствую, – огладил тот бороду. – Давненько я похвалы от девицы не слыхал. Сколь тут живу, и девок-то не видал, если по-честному.
– Как же ты тут оказался, дедушка? – спросила Аише, хмурясь.
– Дак, в войну-то я бился на стороне огненных, – пояснил тот, – да проиграли они. Я тогда еще ничего был, крепкий, всего восьмой десяток пошел. Как императора убили, да императрицу, они последние выжили из огненных, нас всех стали преследовать белые выродки. Убивали жестоко, не сразу. Издевались шибко. Я поначалу-то в соседний город подался, там прятался у приятеля. А тот возьми, да и выдай меня. Что оставалось? Так и бежал, бежал, пока в лесу не оказался. Первые пяток лет прожил, не выходя, что лес пошлет, то и ел. Избу выстроил, правда. У меня по случаю с собой топор был, вот им каждое бревнышко и обстругал. Каждый гвоздочек сам сделал из дерева. Это потом уже начал к людям выходить, да разживаться всяким добром. Белые-то, слышь-ка, всех подчистую выкосили, кто за огненного императора вступился, страшно сказать – детей малых живьем закапывали. Но меня не возьмешь! Да и кому я нужен, старый пень? Так и кукую тут в одиночестве. Уж и молил я, чтоб смерть побыстрее пришла, а она все не идет. Тебя, видать, надо было спасти мне. Теперича и помирать не жалко. Вот ногу твою наладим, чтоб лучше прежнего была, да и все. А теперь ты мне скажи, как так вышло, что ты по лесу шла босая, да оборванная? Обидел кто?
Аише вздохнула грустно, вспомнив Велеоку. Вот кого обидели, а ее что? Смогла убежать – и то радость.
Вкратце поведала свою ситуацию, повздыхала тяжко, сокрушаясь об оставленных девчонках, но Лукьян ее оборвал:
– Не о том думаешь, девка! У них своя судьба, у тебя своя. Еще неизвестно, кому тяжелее пришлось, тебе – останься ты в том овраге, коли бы я тебя не нашел, померла бы от голода, или им. Да и неизвестно, может, и они сбежали. Через неделю я на ярмарку собирался, поразузнаю там, поспрашиваю, не слыхал ли кто чего. Давай-ка перевяжем твою ногу, я тут лубок выстругал, чтоб удобнее было.
8
Лукьян, кряхтя, присел на корточки возле Аише, прикоснулся к ее распухшей перевязанной ноге и, увидев, как она дернулась, засмеялся скрипуче:
– Да ты не бойся, девка, старый солдат не обидит. Ты ж дите еще совсем. Э-эх! – и вздохнул тяжко.
Руки его были в морщинах и пигментных пятнах, кожа казалась пергаментной, пальцы – узловатыми, но работали ловко.
Размотав тряпицу, отбросил ее в сторону, снял веточки, наложенные вчера, и приладил выструганный лубок, удобно расположив в нем пятку.
– Ишь ты, как ноги-то сбила! – поцокал он языком при виде кровавых мозолей на стопах девушки, а потом поднялся, дошел до крепко сбитого шкафа, отворил скрипнувшую протяжно дверцу и добыл склянку из темного стекла с широким горлышком, запечатанную большой деревянной пробкой.
Аише поморщилась – после снятия крышки аромат поплыл по горнице ужасающий.
– Это тебе вмиг поможет! – объяснил дед, вновь опускаясь на корточки у ее ног. – Надо смазать. Оно и отек снимет, и боль, и раны заживит. Это я у знахарки выменял, она изредка приезжает на ярмарку. Старая уже, как я, а все коптит! – и засмеялся с хрипотцой, успевая за разговором ловко обмазать ногу девушки, вновь надеть лубок, перемотать чистыми льняными полосками ткани, при этом ни разу не причинив боль.
Аише даже расслабилась, откинувшись на спинку стула, и вздохнула.
– Дедушка, совестно мне, – сказала она. Наконец. – Ты мне помогаешь, а я отплатить ничем не могу, даже в горнице прибрать.
– А и не надо, – весело отозвался Лукьян. – Ты, девка, давай-ка поправляйся быстрее, а то, неровен час, я помру, останешься одна тут куковать. Зима скоро, надо тебе обувку и одежонку справить, голая ж почти. Ээх, как только девок-то обижать таких?!
Упершись рукой в свое колено, дед поднялся, кряхтя, запечатал склянку с пахучей мазью, а потом доковылял до шкафа и водрузил ее на место.
– Рысь-то твоя тоже не померла, – заметил он, оглянувшись. – Живучая оказалась. Лежит в сараюшке, рычит. Будешь ходить за ней сама? Мне-то не справиться. Да и ты как с больной ногой? Не тяпнула бы тебя.
– Пойду к ней, – отозвалась Аише со вздохом. – Жалко животину.
– Ишь ты, жааалко! – засмеялся дед. – Лицо-то тебе как попортила. Ну да ничего, с лица воду не пить. Шрамы-то будут, конечно. Я вчера, пока ты спала, все смазал, но, однако, мало поможет.
– Да что лицо, – Аише вздохнула. – Я, наверное, тоже тут буду с тобой, коли не прогонишь, долго. Домой вернуться – беду накликать, не защитит никто. А так – император когда еще успокоится. Сколько девушек в мире, пока всех просмотрит, уже постареть успею.
– Ой, не зарекалась бы ты, девонька, – дед вздохнул. – Жизнь-то длинная. Ступай к рыси, вода там в ведре стоит, напои ее, а мяса я позже принесу. Поставил силки на зайца, проверю к вечеру, да накормим обидчицу.
Аише поднялась, подхватила палку-костыль и похромала в сараюшку.
Рысь лежала на соломе, при виде посетительницы подняла голову и зарычала, смешно распушив усы и приподняв верхнюю губу.
– Ну-ну, – успокаивающе заворковала девушка. – Я к тебе с добрыми намерениями. Ушиблась? Дай, посмотрю.
Опустившись на колени, поползла к большой кошке, настороженно следившей за ней своими большими желтыми глазами. Та прижала уши, оскалилась, отпрянула, сжавшись в комок. Лапа ее, что была сломана и с торчавшей костью, оказалась заботливо перебинтована и закована в такой же лубок, как у самой Аише.
– Мы с тобой подружки по несчастью, – грустно пошутила девушка, протянув руку и коснувшись мягкой шерсти кончиками пальцев.
Рысь замолчала. Бока ее вздымались, взгляд был направлен в сторону девушки.